Формула Бога. Возвращение - Юрий Витальевич Яньшин

собой дверь, чтобы ненароком не разбудить ребенка, сладко и беззаботно посапывающего после кормления.

— Ты, Захарушка, как хочешь, а дольше такое продолжаться никак не может! — начала она практически без артподготовки.

— О чем это вы, Мария Степановна?! — без всякого энтузиазма в голосе спросил он.

— Вот ты только со мной-то не хитри! — всплеснула с досадой руками теща. — Уж меня-то старую на кривой козе не объедешь! Ты либо претворяешься, что ничегошеньки не видишь вокруг, либо и вправду дурачком заделался?!

— Я и правда не знаю куда вы клоните! — притворно удивился он, что, впрочем не скрылось от ее орлиного взора.

— Это я то, клоню?! — взвилась она до небес. — Это рога твою башку к земле клонят! От того и не видишь что на свете белом творится!

— С чего это вы взяли, мама?! Что вы такое говорите?! Она же ваша дочь…

— Потому и говорю, что дочь. Спасибо, Господу! Наградил халдой!

— Но с чего вы взяли-то?! Какие у вас доказательства?

— Доказательства ему подавай! Мимо подъезда уже и пройти нельзя, в глаза уже тычут все. Срам-то какой!? Средь белого дня уже к самому подъезду на иномарке подвозят! Тьфу!

— Она говорила, что просто сослуживец довез. По дороге ему было, — попробовал он возразить неожиданно разбушевавшейся теще.

— Просто?! Сослуживец?! Ты рехнулся что ли?! Да почитай через день, этот сослуживец с ней подкатывает. А букеты цветов у ней тоже скажешь по дороге нашла?!

— Это благодарные посетители оставляют, — хватаясь за соломинку пролепетал он, как-то сразу съеживаясь.

— Какие такие благодарные посетители?! Она тебе, что, актриска какая, чтоб ей без конца цветы дарили?! Эвон, я давеча, собралась в магазин, да в кошельке мало оказалось, чтоб не разуваться по сто раз и не проходить в комнату, дай, думаю, у доченьки позаимствую, сумка-то ее тоже там в прихожей стоит. Ну и сунулась к ней, значит. Достаю кошелек, а тааам! Сторублевых от ассигнаций, в палец толщиной, напихано! Во-о! — в доказательство своих слов она продемонстрировала зятю средний палец. — Меня аж, как кипятком ошпарило с ног до головы!

— Может зарплата с премией? — сделал он последнюю отчаянную попытку оправдать жену.

— Да где же ты видал, чтобы простой оператор в каком-то салоне связи получал столько, да еще и с премией!? — неистовствовала баба Маша. — Уж мне-то такое не говори! Такие деньги за простые глазки не дают. А тебе, неужели сердце ничего не подсказывает?! Ведь не чурка же ты бесчувственная!

Захар молча опустил глаза в пол. Как умная и старая собака, сердцем он все понимал, что говорит ему теща, а вот сказать вразумительного ничего не мог.

— Ну что молчишь, потупив глазки?! — спросила она его, подсаживаясь за стол напротив. До этого она стояла над ним бетонным монолитом.

— И что вы, Мария Степановна, предлагаете? — глухо проронил он.

— А сам-то что думаешь?

— Вы хотите, чтобы мы развелись? — чужим для себя голосом спросил Захар.

— Развод от вас и так никуда не убежит, если все оставить как есть, — возразила она ему.

— А что тогда? — непонимающе вскинул он глаза на тещу.

— Только ты пойми меня правильно, — начала она издалека. — Я ведь и сама мать, троих вон подняла, почитай одна. Мой от только ночевать домой приходил, и то не всегда. Заливал за воротник почасту, да и погуливал по молодости, чего уж греха таить?! Молчала, терпела вот, навроде тебя. Времена, сам знаешь, какие были. За себя боялась, а за него пуще, чем за себя. Тогда — это тебе не сейчас, по партийной линии так бы взгрели, не то, что Москва, Сахалин бы раем показался. И ты ведь мне не чужой стал, Захарушка. Вон смотрю, как глаза-то у тебя запали, будто только что встал со смертного одра. Вчера вечером вернулся со службы, а китель от на тебе болтается ровно на вешалке какой!

— Что-то вы Мария Степановна ходите все вокруг да около, будто не решаетесь сказать главного? — заметил он ее нерешительность.

— А то и скажу, хоть Оксанка моя и стерва порядочная, а все ж таки своя кровиночка. Потому и слова эти мне особо тяжко тебе говорить…

— Да не тяните вы кота яйца, Мария Степановна! — уже начиная терять терпение, воскликнул Захар.

— Да ничего я не тяну, а совет пытаюсь тебе дать, какой мне видится с моей бабской колокольни.

— Ну, так и говорите же!

— Ну, так и говорю… Побил бы ты ее что ли…

Какой угодно мог себе представить Захар рецепт решения их семейной проблемы. Он думал. Что она предложит им какое-то время пожить врозь и без ее — тещиной помощи. Чтобы Оксана на своей шкуре почувствовала как тяжко одной без мужа воспитывать дочь. Или уж совсем радикальный рецепт: изменить ей демонстративно с кем-нибудь в отместку, но такое…

— Что?! — вскинул он брови. — Побить?! То есть как это побить?! Вы в своем уме?!

— В своем, милок, в своем! — зачастила теща.

— Что-то я сомневаюсь в этом, — уже с интересом поглядывая на тещу, протянул он.

— А ты не сомневайся! Я же тебе не советую бить ее смертным боем! Упаси, Господи! А так, прилику ради, для науки. Не по костям, а по мясу. Это кости от битья ломаются. А мясо от него только мягче делается, податливей, да нежней. А ей, толстомясой, никакого урону с этого не будет!

— Мария Степановна, вы меня извините, но так и хочется покрутить у виска пальцем. Что за домострой вы мне тут предлагаете?! Двадцать первый век на дворе!

— Ты это себе пальчиком то покрути, лось сохатый! — опять взбеленилась теща. — Предки то наши были чай не глупее нас с тобой! Знали, поди, с какой стороны лошадь запрягать. И знали, что наша сестра завсегда была слаба на передок, как и повелось с библейских времен. Это только дураки бьют своих женок, а умные — учат. Поучит такой вот, разок, повыбьет моль и тараканов у нее из головы и опять дальше живут, деток ростят. Да не чужих, как нынче повелось, а своих. И жили душа в души всю жизнь и умирали вместях. А о разводах твоих и не думали николи, и сроду не знали что это такое. Так-то вот, зятек дорогой.

— Значит вы на полном серьезе предлагаете мне избить свою дочь?! Я правильно вас понял?! — глядя в упор на нее, произнес Круглов.

— Не избить, а сделать внушение! — выдерживая на себе его взгляд, и не отводя свой, значительно и с нажимом проговорила она, сложив у себя руки на животе. — Думаешь, мне самой легко