Миллион Первый - Алла Дудаева

Никто не знал, как со мной обращаться, как и я, разумеется, не понимала, как себя вести. Но уже на другой день я освоилась, познакомившись поближе с родственницами Дуки, так звали Джохара домашние. Здесь почти у каждого было второе имя, которое давала человеку родня. И мне, как выяснилось, нельзя было называть настоящими именами братьев и сестер Дуки.

Особое почтение оказывалось старикам и вообще старшим по возрасту. Их всегда встречали стоя, не смея сесть до тех пор, пока не получат разрешения. А так как людей приходило очень много, вскакивать приходилось то и дело. Легче было стоять, как, впрочем, и поступали молодые люди во дворе, встречавшие и провожавшие гостей.

Я удивлялась про себя этим прямо-таки китайским церемониям. Впрочем, потом мне стало многое ясно, и чем глубже я погружалась в новый для меня мир, чем больше усваивала чеченские обычаи, тем лучше понимала связь между излишне, как поначалу казалось, сложной системой бытовых ритуалов и поистине удивительными моральными ценностями, составляющими менталитет чеченского народа. Воспитание детей с младенчества в духе самоотверженности и послушания старшим приносило удивительные плоды. Любой сельский мальчишка-родственник, увидев меня впервые в жизни, вежливо осведомлялся, как мое здоровье и здоровье моих родителей (которых он в глаза не видел), живы ли они, не нуждаюсь ли я в чем-либо и нужна ли ого помощь. Я с уважением и благодарностью смотрела на этих маленьких мужчин.

Никогда раньше не ощущала, как много значат род и его поддержка. Две племянницы, семнадцатилетняя Марет и шестнадцатилетняя Асет, не отходили от меня ни на минуту, стоя у меня за спиной как два ангела-хранителя и потихоньку подсказывая, что мне делать и говорить. Это имело очень большое значение.

В первую очередь они сняли с меня шляпку и накинули на волосы белую шифоновую накидку. В общий ритуал входили примерно одни и те же вопросы и ответы на чеченском, которые я довольно скоро выучила. Но впереди еще была свадьба.

В самой красивой комнате для гостей в доме старшего брата от другой матери, Даны, нас ждали двое мулл. Стоя рядом напротив них, мы с Дуки сначала очень долго слушали, а потом повторяли за ними арабские слова диковинной для меня мусульманской молитвы. Все было очень торжественно, и временами меня охватывала нервная дрожь от страха сказать что-нибудь невпопад. Длилась церемония невыносимо долго.

Накануне ночью я не могла сомкнуть глаз, а утром не успела позавтракать — гости шли почти с самого рассвета, и мы едва успевали встречать и провожать их.

Наконец, почувствовав, что силы меня покидают, я еле успела повернуться к Дуки и, умоляюще взглянув на него, с последним словом «аминь» начала падать.

Все было как в кинофильме с замедленной съемкой. Он поддержал меня, потом несколько человек несли меня куда-то, а потом все провалилось в черноту.

Очнулась я в другой комнате на диване. Постепенно приходя в себя, услышала чей-то приглушенный плач и шепот: «Она умерла, смотрите, какая бледная. И сердце, кажется, уже не бьется». Когда до меня дошел смысл сказанного, я едва вновь не потеряла сознание: больше всего на свете я с детства боялась быть похороненной заживо. Открыв глаза, увидела заплаканные лица женщин.

Обрадованные, они заговорили наперебой, потом позвали старшего брата Дуки. Объясняя внезапный обморок, он, осторожно подбирая слова, дал понять, что все мое существо было столь глубоко поражено силой мусульманской молитвы, что я не выдержала потрясения. Мне вспомнилась дрожь, охватившая меня в решающий момент моей жизни. Старший брат был так несокрушимо в этом убежден, что я сочла за благо согласиться. «А теперь — чего ты хочешь больше всего на свете?» — торжественно спросил он. «Есть хочу», — ответила я довольно прозаично, но это была чистая правда. Женщины радостно засуетились и принесли мне горячий бульон и мясо с галушками. Я уже пробовала это национальное блюдо, и оно мне очень понравилось. Чудесное исцеление состоялось.

Весь июнь мы провели в Грозном, в доме Басхана, где жила мать Дуки. Ей было уже около 70 лет. Большие черные глаза и черные волосы под цветным платком, удлиненный нос с горбинкой, смуглая кожа и стройная фигура — типичный облик горянки. Значительно позже я узнала, что высоко в горах издревле считались типичными для горцев белый цвет кожи, светлые, вьющиеся волосы, тонкие черты лица и стройность фигуры. Много таких чеченцев я увидела потом на улицах Грозного.

Горцы — красивый народ.

Дуки очень походил на мать. Но Басхан, брат Дуки, старше его на 4 года, был единственным в своем роде и неповторимым. Лысина на его голове сияла, а морщины на лице лучились от постоянной широкой, сверкающей золотом коронок, улыбки. Еще ярче горели глаза. Опушенные густыми ресницами, они, казалось, жили отдельной жизнью, ярко отражая ту неистощимую энергию, которой все его существо было переполнено так, что даже ходил он, приплясывая, на ходу подкидывая и тормоша своих многочисленных детей, визжащих от удовольствия, изобретая на каждом шагу что-нибудь удивительно веселое и лукавое. Обаяние, которым он обладал, было редким и неотразимым. Его неистощимые шутки пробовали повторять друзья, но в них сразу пропадала вся соль. Он был душой улицы Шекспира, улицы, прокаленной до белизны ярким солнцем, с вишнями, засыхающими на деревьях по обочинам мостовой и черными горошинами падающими в кювет; улицы, заполненной загорелыми детьми, не знающими, куда себя деть от жары. В садах ветки сгибались под тяжестью перезревших плодов. Россыпи фруктов краснели и желтели в траве. Изобилие, неведомое жителям Севера и средней полосы России, меня поражало.

Каждый год мы приезжали в отпуск в Грозный на один месяц в дом к Басхану (Борису, как многие его называли), и в каждый наш приезд его жена Раиса, качая в чеченском ага (люльке) малыша, ожидала следующего. Казалось, она совсем не отдыхала. Эта полная добродушная молодая женщина была под стать своему никогда не унывающему мужу. С утра до поздней ночи она сновала между газовой плитой и столом под навесом, покрытым клеенкой, угощая чаем с брынзой всех, кто заходил. Вся улица, их многочисленные знакомые из Грозного, из сел в любое время могли прийти в этот двор, и все их радости и печали принимали близко к сердцу.

Эта открытость и жизнь в согласии со всем миром, проявление радости по отношению к любому, кого пошлет Всевышний, удивляла и притягивала меня. Они жили просто, никому не навязывая своих убеждений и взглядов, благодаря Всевышнего за каждый новый день, за хлеб насущный, солнце над головой. Их дети совсем не болели, смуглые, на удивление красивые, они были вольными, как воздух, каждый чувствовал любовь к себе и каждый с нетерпением и любопытством ждал появления в их дружной веселой семье нового ребенка. После первой дочки и трех мальчиков пошли одни девочки. Четыре дочки подряд редко какая чеченская семья выдержит, не возроптав. Кто-то другой обязательно назвал бы «внеплановую» дочку Сацита или Тоита, что значит «перестань», «хватит», после чего, в соответствии с народным поверьем, Всевышний должен был послать сына — защитника, кормильца, воина. Но в этой семье каждую дочку встречали как невиданный дар. Они и вправду были очень хорошенькими.