Сводные - Жасмин Майер

Осушаю бутылку воды, которую взяла с собой, но жидкость словно встает поперек горла. Дышать становится только сложнее. Снова звенит телефон, лежащий на полу возле мешка. Если это снова Лея, сейчас я ей все выскажу…

Нагибаюсь к полу, но понимаю, что это было ошибкой — все содержимое моего желудка взмывает к горлу.

Срываюсь с места и, вылетев из комнаты, мчу по коридору до дамской комнаты. А там прямо к одному из унитазов.

Проклятье!

Меня колотит от страха, озноба, паники и боли. На дрожащих ногах выхожу из кабинки, споласкиваю лицо и рот.

Просто сорвала поджелудочную. Да. Вот что это.

Так и напишу сейчас Лее, как вернусь. Телефон там возле мешка остался, рядом с допитой бутылкой воды. Мне было не до него. А Яков присмотрит, беспокоиться не о чем.

Еще раз сполоснула лицо, убирая испарину со лба. Досчитаю до трех и возвращаюсь…

Но тогда же из другой кабинки вышла Ева Бертольдовна.

Преподавательский туалет. Черт возьми!

А до студенческого я бы не добежала.

— Что такое, Дмитриева?

Больше никакой Юленьки, мелькает в голове. Больше ничего, как раньше не будет.

— Ничего, все в порядке, Ева Бертольдовна. Простите, я случайно…

Хотела юркнуть в коридор, но преподавательница не позволила. Захлопнув перед самым моим носом дверь, Ева Бертольдовна смерила меня с головы до ног внимательным взглядом.

— Ты температуру утром мерила?

— Да, все в порядке. Я не заболела, Ева Бертольдовна, я поджелудочную сорвала… Из-за диеты. Я всегда страдала желудком…

— Разумеется. Но сейчас ты пойдешь за мной, Дмитриева. И сделаешь все, что я тебе скажу, поняла?

Покинув дамскую комнату, вместе прошли в кабинет Евы Бертольдовны.

— Садись.

Сажусь и стискиваю ледяные на ощупь пальцы. Мне очень холодно, на лбу испарина. Ева Бертольдовна опускается за свой письменный стол, недолго что-то ищет в ящиках и протягивает мне плоскую коробочку, как из-под таблеток.

Но это не лекарство или ферменты для поджелудочной.

Это тест на беременность.

— Ты сейчас вернешься в свою спальню, Дмитриева. И сделаешь тест. После я жду тебя здесь с результатом.

— Это не… Я не беременна.

Ева Бертольдовна вскидывает одну бровь, обдавая презрительным взглядом.

— Знаешь, сколько раз я слышала эти слова в своем кабинете, Дмитриева? Чаще, чем хотелось бы. Почему-то девочки никак не поймут, что нельзя рисковать и надеяться на «авось», а нужно сосредоточиться на балете. Ты была именно такой, Юля. Целеустремленной, влюбленной в танец… Не мое дело спрашивать, как это произошло и когда. Важно одно — как можно скорее исправить эту ошибку, пока не стало слишком поздно.

— Исправить? — мой голос едва слышно.

Ева Бертольдовна складывает руки на столе перед собой и подается ко мне.

— Время сейчас тяжелое. Мы можем сказать всем остальным, что у тебя вирус, и тогда у тебя будет целых две недели, чтобы привести себя в форму. В противном случае… Ни о каком выпускном экзамене речи быть не может. Ты возьмешь академотпуск и, может быть, вернешься к обучению через год, чтобы сдать экзамены. А может не вернуться вообще. Как ты думаешь, через год тебе доверят главную партию в спектакле, как сейчас, Дмитриева? Нет. За год у нас будет новая прима Академии. А серьезный перерыв ударит по твоей карьере и, фактически, она закончится, так и не начавшись. Сейчас ты должна сделать выбор. На одной чаше весов — твое блестящее будущее. На другой — недоразумение, которое будет стоить тебе карьеры. Сделай тест, Дмитриева, и не вздумай обмануть меня. Не проси кого-то из девочек делать его за тебя. Беременность это не прыщ, скрыть ее не получится.

Две полоски.

Хлипкая картонка падает на пол из моих рук, исчезая где-то под раковиной, в которую я вцепилась до побелевших костяшек пальцев.

Саму тестовую полоску я, наверное, могу и не приносить. Ева Бертольдовна все поймет по моему виду, стоит мне вернуться в ее кабинет. Меня трясет, а из глаз льются слезы.

Низ живота все еще тянет, и я хотела бы сказать, что это ошибка, это невозможно, но я не знаю, как должна ощущаться беременность.

Может быть, даже эти ощущения в пределах нормы.

В дверь спальни стучат, и я вытираю тыльной стороной ладони слезы с лица и открываю. На пороге Яков. Он протягивает мне мой забытый в комнате отдыха телефон.

— Что с тобой, Юль? Что случилось? Уверен, все будет хорошо!

Не будет.

Плотину прорывает, слезы градом льются по щекам, и Розенберг стискивает меня в объятиях. Гладит по голове. Мне страшно, а Яков, несмотря ни на что, все еще мой друг детства, и его запах, и голос — все это осколки той жизни, которая у меня была до этих двух полосок.

— Выйди, Яков. Юле не здоровится.

Ева Бертольдовна не стала ждать меня в кабинете. Сама пришла. Розенберг пытается спорить, но против железной леди Академии он бессилен.

Мы остаемся одни.

— Ты сейчас же собираешь вещи и возвращаешься домой, — ровным голосом говорит Ева Бертольдовна. — В Академии никто не должен знать об этом. Я скажу, что ты уходишь на карантин до результатов ПЦР-теста. После мы всем сообщим, что он отрицательный.

После?

— Тебе необязательно сообщать о своем положении отцу. Тебе восемнадцать, ты совершеннолетняя и вправе сама решать, как распоряжаться со своей жизнью.

Взрослая жизнь никогда не пугала меня так сильно, как сейчас.

Ева Бертольдовна протягивает визитку, которую я беру одеревеневшими пальцами.

— Это адрес клиники. Для начала ты должна записаться к гинекологу и пройти обследование. Как только ты это сделаешь, то наберешь меня и сообщишь о своем решении и вариантах, которые тебе предложит врач. Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор, Юленька. У тебя еще вся жизнь впереди. А пока собирай вещи. И ни слова никому. Тем более Розенбергу.

После ее ухода начинаю кое-как бросать вещи в сумку, но стук в дверь повторяется. Яков дождался, пока Ева Бертольдовна уйдет и вернулся.

Теперь он в маске.

Одна часть меня, которая находится на грани истерики, хочет сказать ему, что опасаться нечего. Моя болезнь не передается воздушно-капельным путем и уж точно не опасна для мужчин.

— Какие у тебя симптомы? Я читал, что боль в животе тоже может быть признаком вирусной инфекции.

Даже прыскаю, но маскирую свою истерику кашлем.

Розенберг делает шаг назад, но не уходит.

— Послушай, ты уже предупредила отца о своем возвращении?