Ориенталист. Тайны одной загадочной и исполненной опасностей жизни - Том Рейсс

Нацизм был молодежным движением, а к середине 1920-х годов молодежь в своей массе не читала романов вроде «Волшебной горы» или «Берлин, Александерплац», которые ассоциируются у нас сегодня с периодом Веймарской республики. Гораздо популярнее были бестселлеры вроде расистской книги Ганса Грима «Народ без пространства», которая приводила классические доводы в защиту нацистского наступления на Польшу — это была одна из любимых книг Гитлера. «Народ без пространства» стал частью списка книг для чтения, вошедших в школьную программу для старших классов в Берлине, начиная с 1927 года, еще задолго до того, как страна оказалась под властью нацистов. Национал-социализм одержал победу в системе образования задолго до своей победы на выборах: более того, политический переворот был бы, вероятно, невозможен, если бы нацизму не дали возможности завербовать такое количество приверженцев и последователей на уровне средней школы и университета. Многие студенты сначала нередко становились коммунистами, однако, как любил повторять Геббельс, эти две идеологии не так уж далеки друг от друга, как может показаться; его девизом было: дайте мне молодого германского коммуниста, и я покажу вам будущего нациста. В Берлине вскоре начались преследования студентов и преподавателей еврейского происхождения, и учащиеся буквально штурмовали лекции по «расовой гигиене» и генетике.

Нацисты впервые добились значительного успеха на выборах в рейхстаг в сентябре 1930 года. Принято считать, что это была реакция электората на начавшуюся всемирную экономическую депрессию. Однако разрушительные последствия биржевого краха в «черный четверг»[136] на самом деле сказались на положении в Германии лишь уже после сентябрьских выборов. Некоторые ученые одну из причин произошедшего видят в появлении в рядах избирателей тех, кто окончил школу в 1929 году. Сознание вчерашних школьников уже было готово к восприятию нацизма, даже если им не довелось увидеть ни одной черной или коричневой рубашки на улицах и они сами не участвовали в политическом митинге.

Одним из первых, кто выдвинул эту теорию, был сын Джорджа Сильвестра Вирэка Питер, к которому я и отправился в городок Саут-Хедли, штат Массачусетс, где он живет в просторном викторианском доме, набитом книгами о Германии, политике нацистов и поэзии; дом этот стоит на холме, над футбольным полем колледжа Маунт-Холиоук.

Вирэк объяснил мне свою теорию: за партию Гитлера голосовало «новое поколение немцев» — молодые люди, которых обучали учителя-нацисты. Об этом была написана его книга «Метаполитика: от выспренности романтизма до Гитлера», опубликованная еще в 1941 году и вызвавшая тогда немалый отклик. «В те годы никто не писал еще о Вагнере и Гитлере, во всяком случае, здесь, в США. Вечно приводили все эти модные марксистские доказательства, что Гитлер, мол, был порождением базовых экономических сил, и прочая такая ерунда. Разумеется, экономические факторы играли свою роль, кто спорит, однако это не объясняет национализма. Его не вызывают рыночные отношения. Сейчас-то это поняли, и потому никто уже больше не ссылается на ту мою книгу, а вот когда она впервые вышла в свет, тут на меня обрушилось немало критики».

Правда, большая часть критических замечаний относилась к личности Питера Вирэка, а не к его аргументации. Ведь он был сыном Джорджа Сильвестра Вирэка, которого в ту пору подозревали в том, что он являлся основным «агентом влияния» гитлеровской Германии в США. Я же приехал повидаться с ним потому, что его отец, которого все звали просто Сильвестром или же «Джи Эс», был когда-то близким другом Льва Нусимбаума. Впервые я понял это, когда увидел упоминание имени Вирэка-старшего в некрологе на смерть Эсад-бея, занявшем целых двадцать страниц в итальянском фашистском журнале «Ориенте модерно». Позже я обошел немало букинистических магазинов, покупая всеми забытые книги Вирэка-старшего. Я обнаружил, что он когда-то входил в число самых популярных американских поэтов-лириков, а также был одним из ведущих американских писателей, затрагивавших тему еврейской культуры, и автором таких бестселлеров, как, например, «Мои первые два тысячелетия: автобиография Вечного Жида» (он написал его в соавторстве с Полом Элриджем). Одновременно он отличался фанатичным германофильством. Когда Гитлер появился на политической сцене, Вирэк не смог противиться притягательной силе нацизма. Даже когда его друзья-евреи (в том числе и Элридж) осудили его поведение, Вирэку удалось сохранить поддержку со стороны таких всемирно известных либералов, как Джордж Бернард Шоу, и найти могущественных союзников в конгрессе США. Это продолжалось до 1942 года, когда его официально обвинили в том, что он является нацистским агентом, осудили и заключили в федеральную тюрьму. Лев встретился с ним, по-видимому, во время одной из многочисленных поездок Вирэка в Берлин.

В конце книги Вирэка под названием «Суд над кайзером», вышедшей в 1937 году, я прочел: «Благодарю Эсад-бея».

«Конечно же, мой отец знал Эсад-бея, — сказал Питер Вирэк своим глубоким басом с бесподобным, утраченным сегодня произношением начала XX века. — Он восхищался им как писателем. Я знаю, что они были хорошими друзьями. Но только ведь я вам мало что смогу рассказать, — добавил он. — Дело в том, что у меня с отцом к тому времени отношения уже были испорчены. Я в тот период старался встречаться с ним как можно реже».

Однако он позвонил мне вскоре после моего первого визита к нему и с энтузиазмом объявил: «Наверное, это вам не покажется таким уж важным, но память у меня из-за возраста стала странная и вечно выкидывает какие-то штуки. Я вот только что понял, что прочел книгу Эсад-бея еще до того, как отец впервые упомянул его имя. Это ведь он написал “Тайны Кавказа”? Так вот, она — одна из первых, на которые я написал рецензию. Это было для школьной газеты, которая издавалась в школе Горация Мэнна, в 1931 году, — и книга эта мне понравилась, насколько я помню». Пауза. Потом он сказал: «Ну вот, на сегодня все». Голос у него был скрипучий. Я навел справки, что и когда писал Питер Вирэк, и оказалось, что рецензирование книг было важной частью его литературной работы. Питер Вирэк всю жизнь стремился порвать с антисемитизмом, царившим в доме его отца. После войны тот вышел из тюрьмы, и Питеру пришлось взять его к себе. «Собственно говоря, мы с ним не примирились. Мать ушла от него, когда разразился весь этот скандал, а мой брат погиб в Анцио, сражаясь с нацистами. Отец был совершенно одинок, относились к нему тогда плохо, вот я его и пожалел. Он однажды сказал мне, что у меня на самом деле правильные взгляды, но только я не верю тому, что он действительно изменил свои воззрения, — не верю, будто он действительно сожалел о том, что был нацистом. Он ведь говорил об этом как о своем “недомыслии”. Но, понимая, что это такое, невозможно называть нацизм недомыслием. Значит, отец так и не понял, что есть нацизм. Правда, он на деле не был антисемитом, среди его друзей было немало евреев… Да что там, у него большинство друзей были евреи — Эйнштейн, например, Фрейд и, разумеется, Эсад-бей!»

Через несколько недель после того, как я навестил его, Вирэк сообщил мне по телефону, что вспомнил еще кое-что. В конце 1950-х он какое-то время дружил с Дмитрием фон Мореншильдтом, профессором из белоэмигрантов, который издавал литературное обозрение. Тот был из прибалтийских немцев. У Мореншильдта была очень красивая жена по имени Эрика, кажется, третья по счету. Вирэк время от времени обедал у них, и Эрика иногда рассказывала про своего первого мужа. «Я только после вашего визита вдруг сообразил кое-что, — сказал Вирэк. — Видите, я уже до того дошел, что забываю самое главное. А ведь первым мужем миссис фон Мореншильдт был Эсад-бей! Она, похоже, очень гордилась этим — всегда называла его “мой арабский шейх”, рассказывала, что у него были целые гаремы и все такое прочее. Она была из тех дам — вы же знаете этот типаж, да? — которые ловят кайф, как говорится, рассказывая всем, что у их мужа был гарем. В общем, вот и все, что я о ней помню. По-моему, она еще стихи писала. Ну, ведь была женой Эсад-бея… Память все-таки такая странная штука, правда?»