Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

Геттисбергом (штат Пенсильвания), число убитых и раненых составило 51 тысячу человек (что в точности соответствует потерям американцев во Вьетнамской войне 1962–1975 годов). В самой кровопролитной из внутриевропейских войн 1815–1900 годов – Франко-прусской войне (1870–1871) – погибло 57 тысяч солдат, в Крымской войне (1853–1856) – около 53 тысяч. А в боях за русскую крепость Порт-Артур на южной оконечности Маньчжурии с августа 1904 года по январь 1905‑го пало почти 100 тысяч человек[525]. В то время это считалось беспрецедентным и шокирующим, хотя через несколько лет количество жертв было превзойдено на полях сражений во Фландрии. Но если между 1815 и 1913 годами и была война, которая предвосхитила Первую мировую, то это Русско-японская война[526].

Ужасы войны не поддаются количественной оценке и не укладываются в четкую историю развития. Они варьируются от ужасов франко-русского зимнего сражения при Эйлау (февраль 1807 года) и эксцессов партизанской борьбы и ее подавления в Испании после 1808 года, драматически запечатленных Гойей, до массовых убийств в ходе многочисленных колониальных войн и непрерывных бомбардировок артиллерией, уже предвещавших Верден, под Мукденом и Порт-Артуром в 1904–1905 годах. Поразительной особенностью XIX века было то, что медицина как никогда отставала от растущего убойного потенциала. С 1851 года появление шприца для подкожных инъекций позволило вводить большие количества опиатов в качестве болеутоляющих средств. Это стало серьезным шагом вперед. Молодой женевский предприниматель Анри Дюнан, оказавшийся 24 июня 1859 года на поле боя в Сольферино к югу от озера Гарда, был настолько потрясен увиденными страданиями, что инициировал создание Международного комитета Красного Креста[527]. «Армии калек», какие породила Первая мировая война, после 1871 года отсутствовали не потому, что раненых было меньше, а потому, что их шансы на выживание были чрезвычайно малы[528].

Несмотря на все ужасы войны, описанные в литературе (от романа Эркмана-Шатриана «История новобранца 1813 года» (1864) до Толстого и романа Стивена Крейна «Алый знак доблести» (1895) о Гражданской войне в США), XIX век с 1815 по 1914 год был периодом относительно небольшого межгосударственного насилия в Европе, передышкой между ранним Новым временем и ХХ столетием. Те немногие войны, которые велись, не были ни затяжными, ни «тотальными». В них гораздо внимательнее, чем в более ранних и более поздних европейских войнах, а также чем в неевропейском мире, относились к разделению воюющих военных и гражданского населения. Это, как выразился Дитер Лангевише, одно из «великих культурных достижений нашего века, которое до сих пор почти не оценено по достоинству»[529].

Морские державы и война на море

Восьмое. Война на море требует таких навыков и такой техники, которые распространяются медленнее, нежели те, что требуются пехоте. В XIX веке имела место комбинация двух технических нововведений. Одно из них заключалось в довольно неспешной замене парусных кораблей пароходами. В 1848 году спустили на воду последний большой парусный военный корабль Британского Королевского военно-морского флота, но еще в 1860‑х британские флагманы в Африке и на Тихом океане были парусными кораблями. Вторым новшеством стало более быстрое внедрение металлических корпусов – «революция броненосцев» (ironclad revolution), начавшаяся в 1858 году и вскоре приведшая к созданию вращающихся орудийных башен, что стало решающим шагом вперед по сравнению с менее подвижным деревянным военным кораблем. Таранное столкновение в бою между австрийскими и итальянскими броненосцами при Лиссе в Адриатическом море в 1866 году (этот способ не применялся уже с середины XVIII века) объяснялось курьезным недопониманием новых технических возможностей. К этому времени от величественных деревянных конструкций и романтики винджаммеров эпохи Нельсона почти ничего не осталось: ни офицеров-джентльменов, ни похищенных и принудительно завербованных матросов, которых терроризировал боцман с плеткой-девятихвосткой: вместо них на кораблях служили профессиональные военные специалисты[530].

До 1870 года за пределами Запада корабли новой конструкции имели только Османская империя и Япония. В 1866 году Китай начал обзаводиться модерным военно-морским флотом за счет покупки иностранных кораблей и самостоятельного строительства на вновь созданных государственных верфях. К 1891 году были введены в строй 95 современных кораблей, а многочисленные морские кадеты прошли обучение у иностранных инструкторов[531]. Это позволило Китаю претендовать на роль региональной великой державы. На западных наблюдателей неизменно производила большое впечатление военная модернизация Китая, главным направлением которой являлся флот[532]. Однако китайские военно-морские силы были собраны из кораблей всех возможных типов и разделены на четыре независимых флота, находившихся под командованием губернаторов прибрежных провинций. Никакой общей стратегической концепции их применения не существовало[533]. То, что китайский флот был разгромлен японцами в 1895 году и что после этого Китай более полувека не имел никаких военно-морских амбиций, не должно заслонять удивительный факт: в отличие, например, от Османской империи, очень рано включившейся в средиземноморскую культуру судоходства и мореплавания, Китай не имел никаких традиций как морская держава. Знаменитые океанские экспедиции адмирала Чжэн Хэ в начале XV века уже не могли служить ориентиром для XIX столетия. Поэтому после Опиумной войны, к которой Китай оказался совершенно не готов, ему пришлось принять совершенно новую концепцию морской национальной обороны (неравноправные договоры не мешали этому) и приобрести необходимые вооружения и знания – грандиозная задача, с которой он почти справился.

Ситуация в Японии была похожей и в то же время иной. После провала вторжения в Корею в 1592 году (которое не потерпело неудачу еще в море, как нападение испанской Великой Армады на Англию в 1588‑м, но привело к крайне кровопролитным сухопутным сражениям) Япония воздерживалась от наращивания военно-морских сил. У нее не было причин опасаться угрозы с моря, хотя в водах вокруг Японии со времен Опиумной войны курсировало множество западных кораблей. Поэтому 2 июля 1853 года коммодор Перри смог совершенно беспрепятственно (и, конечно, без приглашения) ввести в Токийский залив свои четыре вооруженных парохода. Самый большой из его кораблей был в шесть-семь раз больше, чем любой корабль или лодка, которые японцы могли построить и, соответственно, когда-либо видели[534]. Подобно дальновидным губернаторам китайских провинций, ведущие представители японской политической элиты еще до кардинальных перемен, вызванных революцией Мэйдзи, осознали необходимость создания мощного флота. После 1868 года и особенно с середины 1880‑х эта работа имела высокий государственный приоритет, причем ее подстегивал одновременный рост сухопутной армии. Вооружение флота, а не только часто упоминаемая индустриализация, стало секретом успешного возвышения Японии до статуса великой державы. Одновременно с военно-морским был создан (частными предпринимателями при поддержке государства) и торговый флот, который к 1910 году был уже третьим по величине в мире после британского и германского[535]. Огромная военная репарация,