Дмитрий Донской - Николай Борисов

Заметим, что, рассказывая о больших городских пожарах, летописец, как правило, называет точную цифру сгоревших церквей. Причина этого странного на первый взгляд педантизма состоит, по-видимому, в том, что пожар рассматривали как одно из проявлений «гнева Божьего».

(Один новгородский летописец XV столетия, сообщив о пожаре в Антониевом монастыре, удивляется силе Божьего гнева: «Пречистый Владыка и благодатная Богородица не пощадиша храмов своих» (44, 219). И объясняет его сокровенную причину: «Сей пожар бысть… от нашего небрежения и согрешения». Привыкший подбирать ко всему случающемуся цитату из Священного Писания, летописец и в рассуждении о городском пожаре остается верен себе. «Инде (где-то. — Н. Б.) Писанье глаголеть: напоил ны вина умиленью и преложил еси именье их огню, и не пощаде от смерти душа их» (44, 219). Этот вольный пересказ двух или трех мест Библии (Суд. 1, 8; Пс. 59, 5), посвященных наказанию грешников, содержит всю концепцию пожара как одного из проявлений Божьего гнева.)

Силу этого гнева уместно было определять в соответствующих «единицах измерения». Поэтому количество сгоревших церквей подсчитывали весьма скрупулезно.

Итак, 2 августа 1377 года в Нижнем Новгороде при всеобщем пожаре, вызванном татарским набегом, сгорело 32 церкви. Для сравнения приведем аналогичные данные по другим древнерусским городам. В июне 1413 года сгорела вся Тверь, причем огнем было уничтожено 20 церквей (44, 486). Тем же летом большой пожар в Костроме уничтожил 30 церквей (44, 486). 23 мая 1492 года «згоре град Володимерь весь и с посады… А всех церквей згорело в граде девять, а на посаде тринатцать» (45, 274). В том же 1492 году пожар испепелил и весь Углич. В огне погибло «дворов болши пятисот, а церквей згоре пятнатцать» (45, 274).

Для полноты картины можно привести и более поздние сведения о Нижнем Новгороде. Согласно переписи 1621/22 года, в городе насчитывалось 1300 дворов, в которых проживало около 5 тысяч жителей. Их религиозные и общественные нужды обеспечивали два каменных собора, 23 деревянные церкви и пять монастырей (119, 67). Заметим, что перепись учитывала только податное население мужского пола. Соответственно, число жителей возрастает в два с лишним раза. Но и при этом численность населения одного из крупнейших городов России, не опустошенного поляками в Смутное время, не превысит 10–15 тысяч человек. При такой численности населения город скорее напоминал большое село или современный «поселок городского типа», где половина жителей знает друг друга в лицо. Военный потенциал такого городка даже при всеобщей мобилизации составлял не более 2–3 тысяч ополченцев или нескольких сотен профессиональных воинов.

Всё это позволяет думать, что в момент набега Арапши население Нижнего Новгорода составляло не более 5–7 тысяч жителей.

Запомним эти подсчеты. О них полезно будет вспомнить и при выявлении истинных масштабов других заметных событий XIV столетия. На фоне многотысячных и даже многомиллионных трагедий новейшей истории летописные бедствия кажутся мелкими и незначительными. Но нет нужды доказывать, что от уменьшения числа участников трагедии сила пережитого ими потрясения не меняется.

Нижний Новгород, словно феникс из пепла, быстро возродился после набега Арапши. По Волге и Оке можно было быстро сплавить большое количество строевого леса. Нашлись и средства для оплаты строительных работ. Этому способствовало уникальное местоположение Нижнего Новгорода. Город был «своеобразными торговыми воротами Руси XIV–XV вв., через которые шел главный путь торговых связей с другими странами» (286, 69). Нижегородцы имели торговые связи и доверие по кредиту по всей Руси.

Помимо забот о восстановлении города Василий Кирдяпа должен был решить одну тяжелую и сложную задачу: найти среди тел погибших своего утонувшего в реке Пьяне младшего брата Ивана, принести его в Нижний Новгород и подобающим образом предать погребению. Многие из оставшихся в живых нижегородцев отправились тогда на Пьяну, чтобы найти тела своих родных и близких и предать их земле. Страшная картина открывалась перед живыми на поле мертвых. Пролежавшие две недели под августовским солнцем трупы источали невыносимое зловоние. Обмелевшая за лето река Пьяна была заполнена распухшими телами людей и лошадей.

Возможно, не желая лично вдыхать этот смрад, а также брать на себя ответственность за сомнительные результаты поисков тела младшего брата, Василий Кирдяпа отправил на Пьяну своих порученцев, а сам остался в Нижнем Новгороде. Посланцы справились с поставленной задачей. Тело княжича Ивана было найдено в реке и — вероятно, в засмоленной дубовой колоде — привезено в столицу княжества. Печальное шествие вступило в город в воскресенье 23 августа. В этот же день тело Ивана было предано земле в княжеской усыпальнице — белокаменном Спасо-Преображенском соборе, «во притворе на правой стороне» (43, 120).

Присутствовал ли на похоронах сына князь Дмитрий Суздальский — летописи не сообщают…

История бесписьменных народов состоит преимущественно из белых пятен. Как жил и что пережил в XIV столетии мордовский народ — практически неизвестно. А между тем это один из древнейших автохтонных народов Европейской России. История мордвы — словно глубокий колодец в прошлое. Об этом народе знают византийские авторы X века. И это еще не дно «колодца». Возможно, именно мордву упоминает в своем сочинении готский историк Иордан (IV век н. э.).

Укрывшись в своих дремучих лесах между Сурой, Алатырем и Мокшей, мордва никому не мешала и ни на что не претендовала. Она молилась своим языческим богам, промышляла охотой и рыбалкой, растила хлеб на солнечных полянах и торговала редкими мехами, которые добывала в лесных дебрях.

Не знаем, кому и как платила дань мирная лесная мордва. Но примечательно, что ее до поры до времени не трогали сильные соседи — русские (с севера и запада), волжские болгары (с востока) и татары Золотой Орды (с юга). Кажется, им всем было выгодно иметь рядом своего рода «буферное государство» — мордву.

Ханы Золотой Орды сохранили у мордвы местных родовых князьков, обложив их данью, но при этом запретив русским князьям и волжским болгарам вторгаться в мордовские земли.

Положение изменилось с началом «великой замятни» в Орде. Пользуясь безвластием или, скорее, многовластием в степях, нижегородские князья не только стали наносить удары по Волжской Булгарии, но и двинулись на юг, спускаясь по правому берегу Волги и ее притокам в мордовские земли. Механизм этой ползучей экспансии показывает Нижегородский летописец — памятник довольно поздний, но по ряду причин вызывающий доверие историков. Там среди разрозненных записей со сбивчивой хронологией содержится история про богатого нижегородского купца Тарасия Петрова, задумавшего воспользоваться благоприятными обстоятельствами и стать крупным землевладельцем.

(Заметим, что и в более поздние времена заветной мечтой русского купца было получить дворянство и стать землевладельцем-помещиком. Только в этом случае он мог иметь высокий социальный статус и обеспеченное будущее для себя и своих потомков.)