Ущелье дьявола - Александр Дюма

— Неужели? — удивился председатель. — А каким же это образом? Говорите.

Шепот удивления и недоверия пробежал в этом бесстрастном и надменном собрании.

— Так вас это удивляет? — заметил Самуил. — Вы никак не можете представить себе, чтобы какой-нибудь скромный, второстепенный член союза сделал такое чудо? Однако, если я все-таки сделаю чудо, то поверите ли вы тогда в мои способности, и заслужу ли я тогда первое место в вашем союзе?

— Сначала сделай то, о чем говоришь, — ответил глава, — а потом и проси, что хочешь.

— А вы вспомните тогда свое обещание?

— Клянусь. Но объясни же нам, что ты задумал сделать. Каковы твои средства? Будешь ли ты Брутом? Или, может быть, ты нашел кинжал Фридриха Стапса под его кровавым эшафотом?

— Для вящей неудачи? И еще для того, чтобы усилить общее мнение, что тирану покровительствует само провидение? Нет, господа. Нет, я вовсе не намерен протискиваться в толпу, к самому сердцу Наполеона, чтобы меня растерзала его гвардия, чтобы добрый немецкий народ, который я желаю освободить, убил меня в награду за мое рвение. Нет, Наполеон умрет, а я буду жить. Я поражу его отсюда, не покидая даже этой горы, где мы собрались, поражу его издали и сверху, как Юпитер.

— Что ты этим хочешь сказать? Объяснись.

— Час не настал еще. Вам известно мое намерение, а до средств, которые я употребляю, вам нет дела.

— Что? Вы глумитесь что ли, сударь? — строго спросил глава.

— Самое большее — это то, что я не доверяю вам, — сказал Самуил. — Разумеется, все вы, слушающие меня, высокопоставленные и власть имущие лица, выше всякого подозрения и преступности. Однако, спасти жизнь такому лицу, как Наполеон, соблазнительно для всякого, я бы сказал, пожалуй, и для самого господа бога, если бы только верил в бога. Итак, я повинуюсь исключительно внушениям самой обыкновенной предосторожности, когда я вас прошу оставить мои планы при мне до тех пор, пока будет уже невозможно помешать их исполнению.

— Так к чему же тогда какие-то полунамеки? — спросил председатель.

— А к тому, чтобы заранее знать, будете ли вы за это благодарны мне. Ведь и вы могли бы, если бы захотели, стать, подобно принцам и народу Германии, спутниками этого солнца и выдать или наказать своего освободителя. А затем вам все равно придется собраться и завтра, чтобы, смотря по обстоятельствам, обсудить дальнейший план действий. Слушайте: сейчас два часа ночи, теперь именно Наполеон оставил Майнц и направляется к Вюрцбургу. Завтра в десять часов утра он остановится в Ашафенбурге, чтобы закусить. Ашафенбург недалеко отсюда, в нескольких милях. Не разъезжайтесь в эту ночь, а завтра в десять часов соберитесь опять в этом зале. Вот тогда я и скажу вам, что я сделаю. А потом мы будем ждать результатов.

— А когда же мы узнаем их? — спросил председатель.

— В два часа, — сказал Самуил. — Один из наших, разъезжающий по Неккару, явится сюда и принесет вам известие о том, что Самуил Гельб сделал то, чего не решилось сделать даже ваше хваленое провидение.

— Хорошо, — сказал председатель. — Мы соберемся здесь в десять часов и будем ждать.

В эту же самую ночь, в нескольких шагах от собрания семерых, Гретхен, спавшая в своей хижине, услышала вдруг, как кто-то настойчиво стучал снаружи в дверь и звал ее.

— Кто там? Это вы, сударыня? — спросила она.

— Я, — послышался голос Христины. Гретхен бросилась открывать дверь.

Вошла Христина, полуодетая, с растрепанными волосами, с блуждающим взором, точно сумасшедшая.

— Что такое случилось еще, сударыня? — спросила Гретхен. — Как это вы ночью ушли из своей комнаты и из замка?

— Я не знаю, — сказала сперва Христина каким-то странным голосом. — Ах, да! Постой. Я помню. Я убежала оттуда. Меня никто не видел. Представь себе, барон Гермелинфельд там. Я упала навзничь. И вдруг у меня начались схватки. Первые родовые схватки. Гретхен, Гретхен! Я сейчас рожу.

— Неужели! — вскричала с испугом и с радостью Гретхен. — Да ведь теперь еще не время! О! В таком случае ваш ребенок, наверное, от господина Эбербаха!

— Нет, Гретхен, я прекрасно знаю, что ребенок не его. Ах! Если бы я могла ошибиться! Тогда я обманула бы и других. Но нет! Лгать всю жизнь! Нет, лучше умереть! Гретхен, Вильгельм умер… Юлиус едет… я тут же свалилась… и все эти несчастия ускорили… О! Как я страдаю! Умереть!

Она говорила все это бессвязно, как помешанная, хватая за руки не менее взволнованную Гретхен.

— Что теперь делать? — говорила Гретхен. — Ах! Я побегу сейчас за доктором.

И она сделала шаг к двери. Христина бросилась за ней и схватила ее за руку.

— Куда ты, не уходи! Ведь я убежала сюда не для того, чтобы жить, а для того, чтобы умереть, чтобы скрыться в недрах земли, чтобы броситься куда-нибудь в пропасть. Меня мертвую Юлиус будет любить, уважать и оплакивать. Жизнь! Да на что она мне теперь, эта жизнь? Мне нужно сохранить тайну! Постарайся понять то, о чем я говорю. Я не знаю, что происходит с моим рассудком. Я схожу с ума. Но, ради бога, никому ни слова! Сохрани тайну во что бы то ни стало!

— Сохранить тайну, во что бы то ни стало! — повторяла за ней Гретхен, окончательно теряя голову.

Физическая боль, соединенная с нравственными терзаниями, доконала Христину. Она легла на постель Гретхен. Она пролежала так некоторое время, испытывая невероятные боли и терзаемая галлюцинациями, но с одной неотступной мыслью о том, что она должна скрыть от всех свое несчастье и позор. Она впилась зубами в свой платок, чтоб заглушить крик от боли.

Гретхен, рыдая, суетилась около нее, не будучи в состоянии ей помочь, дрожа от страха и отчаяния.

В минуту передышки Христина позвала ее.

— Гретхен, поклянись, что ты исполнишь мою просьбу.

— Клянусь, дорогая госпожа.

— Никому, что бы ни случилось, ни барону, ни моему Юлиусу, ни даже тому чудовищу ты не откроешь моей тайны.

— Никому.

— Если ребенок родится живым, ты снесешь его к этому Самуилу, но так, чтобы никто этого не знал, не видел и не подозревал даже.

— Так и следует! — вскричала Гретхен с какой-то угрожающей радостью. — Швырнем обратно демону его отродье.

— Да! Но ведь это все-таки мое дитя, мое единственное пролепетала Христина, корчась от новой схватки. — Ох, я думаю, несчастное создание умрет. Господи, пошли и мне тоже смерть! Гретхен, если ребенок будет мертвый, ты похорони его, слышишь, сама зарой, ночью, в лесу. Ты клянешься, что сделаешь это?

— Клянусь!

— И меня тоже схорони, Гретхен. Чтобы никто не знал!.. О, мой Юлиус, прости! Я так любила тебя… Умереть, не повидавшись с тобой!.. Гретхен, никому ни слова, сохрани тайну во что бы то ни стало!