Талисман Белой Волчицы - Ирина Мельникова

На днях вздумал было приласкать новую наложницу сагайку Манит, поднялся и даже пытался подойти к ней, но голову повело вдруг в сторону. Гуран оступился и рухнул всей своей тушей на глиняную лежанку. Глина треснула, труба дымохода под ней лопнула, печь потухла, а весь дом наполнился клубами едкого дыма. Гуран принялся кашлять и чихать.

Конечно же, пришлось отступиться от сагайки, стало не до нее.

Но все это пустяки. Главное, что все труднее и труднее стало выезжать из дому.

Уже почернели бревна частокола, почернели бревна дома. А помнит Гуран, как еще розовели они, как светились желтой смолой и наносило от них духмяным запахом лиственницы. Как новая крепость, стояла усадьба отца в степи, и не было к ней подступа ни варнакам, ни монгольским разбойникам, ни тем паче хунхузам. Ох, и давно это было!

А нынче никто и не разбойничает в его землях. Тихо окрест!

Все разбои в душу Гурана перекинулись! Крепок еще дом, на сто лет хватит! Только силы вот у Гурана уходят, словно песок сквозь пальцы.

В Тесинске у него новый дом, но со старой усадьбы он не съезжает, сидит в степи, как зверь в своей берлоге, как хищная птица в гнезде. И только когда становится совсем уж невмоготу, через силу, с помощью слуг вновь погружает свое жирное тело в тарантас и вылетает в степь. Скуластый, с раскосыми черными глазами, с редкой седой бородой, с лицом узким от лба и широким к подбородку, который навис тремя жирными складками на грудь. Гуран по-прежнему еще зорок, а по хитрости ему нет равных в степи. Далеко вокруг видит он, словно степной орел, и поживу тоже чует, как зверь. И если дело стоит того, порвет любого, кто встанет у него на пути. Нет в степи ничего и никого сильнее власти бая Анчулова. Все начальство, бывая в Тесинской степи, непременно заезжает к нему погостить, поохотиться. Славится Гуран хлебосольством и радушием, особенно для тех, кто словечко замолвить сумеет, если случится в том какая нужда.

Потому и привык Гуран, что все ему дозволено: что и степь — его, и табуны — его, и киштымы — тоже его и нет предела его буйной силе. И летает он по степи на диких конях, как по своей вотчине…

Гуран даже исхлопотал через североеланских чиновников, давних своих друзей, чин коммерции советника. И вовсе тогда не стало житья местным людишкам.

Контрабанда, торговля со степным людом, скот — все захвачено баем Анчуловым.

Но был у Гурана грех, о котором знали немногие, и это было единственное, чего он боялся, помимо смерти. За него не откупиться, не отмазаться. Потому как этот грех перед государством, перед Его Величеством Государем Императором. А все потому, что жадность хватала его за горло, все время хотелось чужого, хотя и свое девать уже некуда. Грабили и убивали его людишки, гоняли чужие табуны и отары.

Закрома Гурана трещали по швам, но хотелось куска еще больше, еще слаще, еще жирнее… И он нашел способ еще туже набивать свою мошну, но, кажется, прогадал на этот. раз, просчитался.

— Эх, некстати все! Совсем некстати! — от досады Гуран не находил себе места. И снова пнул Ивашку, требуя очередной порции опиума. Но когда тот с готовностью ткнул трубку в губы Гурана, хозяин отбросил его руку и, как в былые времена приказал:

— Закладывай! — И вновь, как и прежде, кричит Гуран, мчат по степи его коляску низкорослые гнедые тесинцы. — Гони! — изо всех сил кричит Гуран, и кажется ему, что вновь он молодой, легкий на ногу и на подъем, а кровь так и играет в нем, бьет ключом жизненная сила…

А мысли вновь терзают голову. И не мешает им даже лихая скачка по степным увалам и косогорам.

— А ну дознаются? И что мне надо было? Поверил, к себе допустил… А оне вот-вот смоются, и все! А мне куда?

От усадьбы, табунов, степи этой, в которой, почитай, шесть десятков годков разменял? И зачем позарился? Зачем пустился в подобное дело? Эх, зря, зря!

С горы вдруг открылся вид на долину. А в ней — небольшой аал. Темные и дряблые от времени крыши кучей сгрудились на берегу мелкой речушки, а вокруг скудные поля, огороды, пастбища…

В былые времена Гуран непременно залетел бы в деревню, поорал бы всласть, помахал нагайкой, съездил бы пару раз по зубам для порядку: за то, что шапки не ломают или посмотрели косо… Но в этот раз проехал мимо. Душа металась от мрачных предчувствий, и не хотелось рвать ее по пустякам.

Жизнь начиналась, как у всех, кто посильней, давил всякого, кто посмел поперек слово сказать, и теперь бы одуматься, да уже поздно… «Подставляют людишки шкуры, как с них, мазуриков, не драть? Драл шкуры почем зря, обманывал, рожи бил, спаивал, девок и баб сильничал!» — думал Гуран, и тяжко ему было и страшно, и чуял он, что отвечать ему придется на все катушку.

«Живет себе человек, а потом возьмет скорую силу — и кажется ему, что он и царь, и бог, что нет ему ни в чем преграды. Наслаждается быстрым богатством, пыжится от тщеславия. А он, Тимофей Анчулов, чем лучше? Мало было своей земли, перекинулся в Урянхай, в Монголию. Там торговлю с китайцами наладил, потихоньку-полегоньку сдружились, от них потянулись спирт, шелка, опиум. Купил начальника корчемной стражи[41]. Фуговал товар через границу обозами. Только зарвался недавно корчемный чин, сместили его. Взятку дать пожалел. Сунул бы куш побольше — так, смотришь, и обошлось бы. А возможно, и выдал кто…», — рассуждал Гуран со спокойным равнодушием человека, давно привыкшего к подобным отношениям. Все, кажется, он в своей жизни испробовал. Все, что желал, получал, во всем выказывал свой нрав и волю. И в голову не приходило, что когда-нибудь придется отвечать. «Это я-то — отвечать? — взбеленился вдруг Гуран. — Да тут без меня и власти не будет!» — Он выругался. И на душе несколько полегчало.

Повозившись, он устроился поудобнее. И стал рассуждать: откуда все ж исходит неясная пока угроза? Но тут особо длинных размышлений и не требовалось. Несомненно, от Егорки. Поганый урядник, уже который год как кость в горле! Раздавил бы его, как степного клопа, но ведь и вони будет не меньше. И крамолу на него пытались возводить, и подкупить, и на девках срамных подловить, и даже в степи встречали лихие людишки. Ни на что не поддался, отбился, гаденыш, а сейчас, кажись, вцепился и того ловчее, как клещ в собачье ухо! Нет сладу со стервецом!

И не зря люди Тобурчина уже который раз видели поблизости первейшего его приятеля Ермашку Кирбижекова — паскудника, чей улус никак не желает ложиться под Гурана.

Месяц назад наведались за долгами, так отстреливаться вздумали и под Тобурчином коня грохнули. Но найдется и на них управа, и на Ермашку, и на мерзавца-урядника! Отольются вражьим детям его. Гурана, бессонные ночи! — привычно грозился Тимофей Анчулов, но тревожные мысли все равно лезли в голову, и от них в последнее время не спасали ни водка, ни девки, ни опиум… С какой стати Ермашка крутился вокруг его усадьбы? Чего вынюхивал? Неужто и вправду Егорка что-то проведал и уже сжимается стальная петля вокруг непомерной шеи Гурана?

— Хозяин! — повернулся к нему с облучка Ивашка. — Кажись, Хатанга в гости пожаловал.