Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов

Отсутствие официальных сообщений после приезда Михаила породил в столице море слухов. Весь Петербург облетела весть, полученная от его свиты, что в Варшаве Константину не присягали!.. Мало того, и прибыв в столицу Михаил и его спутники приносить присягу Константину явно не собирались — только один из прибывших, оказавшись во власти своего постоянного местного начальства, был немедленно приведен к присяге!.. Развивались невероятные события!

Положение Михаила становилось нестерпимым: все приставали к нему, в пределах вежливости, конечно, но настойчиво пытаясь выведать суть происходящего, а Михаил должен был молчать: ведь ясно, что прими Константин в этот момент царствование, подчиняясь как бы внезапным, хотя и не вполне законным обстоятельствам — и никто в России и словом бы не пикнул, но тем более незачем было оставлять такую возможность и на будущее.

5 декабря в дневнике Александры Федоровны записано: «В течение нескольких часов споры и горячие обсуждения у матушки с обоими великими князьями и Милорадовичем. Последний передавал все ходящие по городу толки и разговоры солдат.

Матушка решила, что Михаил должен тотчас же поехать в Варшаву, чтобы умолять Константина дать манифест; она написала Константину, на коленях заклиная его приехать и покончить все. Михаил уехал в 6 часов [вечера]».

Официально Михаил ехал, чтобы успокоить Константина о состоянии здоровья матушки, а фактически — за окончательным решением старшего из великих князей. Его снабдили предписанием, написанным императрицей-матерью Марией Федоровной, дающим ему право вскрывать всю почту, перевозимую курьерами — чтобы Михаил был в курсе всех происходивших событий.

«Когда ты увидишь Константина, скажи и повтори ему, что если так действовали, то это потому, что иначе должна была бы пролиться кровь», — напутствовала Михаила мать. «Она еще не пролита, но пролита будет», — в сердцах ответил великий князь.

С собой Михаил Павлович вез письма к Константину от матери, от Николая и от Милорадовича — вот бы прочесть это последнее!

Между тем, Константин Павлович еще 2 декабря получил послания от 27 ноября.

Легко представить, как неприятно ему было ознакомиться с Манифестом от 16 августа 1823 года! Александр опять его обманул, а ведь Константин поверил, что действительно ему предоставлена свобода выбора! Каково, приняв самое тяжелое решение в своей жизни, вдруг узнать, что ты, оказывается, вовсе ничего и не решал!

Но ситуация, созданная Милорадовичем, предоставляла Константину фактическую возможность все опять решать заново. Константин, однако, предпочел остаться верным закону, себе самому и собственному слову.

Несомненно, в то же время, что совершенно справедливая обида на покойного старшего брата в определенной степени обратилась и на Николая. Последний, вроде бы, никак не был виноват в происках Александра и даже сам был жертвой этих происков. Но всем (и Константину, конечно, тоже) должно было быть ясным, что Александр мог предпринять все сделанные им шаги, только опираясь на принципиальное согласие Николая принять трон. И такое согласие, как мы понимаем, действительно было дано: Николай же практически никак не возражал на предложение Александра, сделанное еще летом 1819 года, а только молча в дальнейшем ждал, как же все это разрешится. Окажись на месте Николая более порядочный человек — хотя бы такой, как Константин! — и он должен был бы добиваться у Александра и Константина, чтобы все решалось по справедливости и по ясно выраженной воле Константина, по рождению имеющему все права на занятие престола. Николай же никак не возражал против таинственного и подлого поведения царя — за что в значительной степени и поплатился.

В ответах на письма, отосланных 3 декабря в Петербург, Константин подтверждал свой прежний отказ от принятия престола, а в письме на имя председателя Государственного Совета князя П.В.Лопухина указал на вопиющие юридические изъяны решений, принятых 27 ноября. Здесь Константин, каким бы сумасбродным правителем он ни был (даже варваром — согласно приведенному ниже отзыву С.П.Шипова), проявил себя абсолютно трезвомыслящим человеком с безупречным юридическим чутьем.

Первое, на что он указал, был текст прежней присяги, которую все подданные принесли императору Александру I: «в коей, между прочим, именно упомянуто, что каждый верно и нелицемерно служит и во всем повиноваться должен, как его императорскому величеству Александру Павловичу, так и его императорского величества всероссийского престола наследнику, который назначен будет. Каковая присяга, будучи повторяема при производстве в чины и других случаях, тем вящше должна быть сохраняема в памяти каждого верноподданного.

А как, из раскрытых бумаг в Государственном совете, явно обнаружена высочайшая воля покойного государя императора, дабы наследником престола быть великому князю Николаю Павловичу: то, без нарушения сделанной присяги, никто не мог учинить иной, как только подлежащей великому князю Николаю Павловичу, и следовательно присягу ныне принесенную, ни признать законной, ни принять оную не могу», — можно спорить, насколько текст присяги, написанный еще в марте 1801 года, соответствовал закону Павла I о престолонаследии, но Константин совершенно справедливо указал, что присяга, принесенная почти всей Россией ему самому, Константину Павловичу, является формально изменой присяге, сделанной ранее!..

Разумеется, абсолютное большинство россиян, не ознакомленных с текстом Манифеста от 16 августа 1823 года, не знали этого. Поразительно, однако, как это не пришло в голову никому из ученых мужей, заседавших в Государственном Совете!..

Очень любопытно, что россияне, неоднократно повторявшие, как справедливо заметил Константин, текст присяги, никогда, очевидно, о нем не задумывались!

Повторим, однако, что Государственный Совет был поставлен в нелепое положение: если абсурдно присягать Константину как лицу, уже отказавшемуся от престола, то также нельзя присягать и Николаю, уже присягнувшему Константину, а следовательно — тоже отказавшемуся от престола.

Заметим, что 27 ноября оставались, в сущности, только следующие претенденты, которые могли бы принять царство безо всяких юридических нарушений, а первым из них был малолетний Александр Николаевич!

Правда, уже 3 декабря положение было исправлено Константином.

До недавних изысканий российских историков не было известно, что накануне 14 декабря и даже прямо в этот самый день существовало нечто вроде заговора с намерением возвести на трон царицу-мать Марию Федоровну и тем исчерпать все возникшие противоречия. Во главе этого дела называют ее брата — герцога Александра-Фридриха Вюртембергского (дядю упомянутого Евгения Вюртембергского), находившегося в то время на русской службе и пребывавшего в эти дни в Петербурге. 14 декабря он принял меры к тому, чтобы оба его юных сына-офицера (21 и 18 лет) не участвовали в возникшей междоусобице.

Если к идее возведения на престол императрицы Марии Федоровны был причастен и Милорадович, то нужно заметить, что он сам 3 декабря упустил возможность реализовать это решение: появление Михаила с отказом Константина от царствования лишало Россию уже второго претендента на престол — первым отказался Николай 27 ноября. Вот именно теперь и можно было провозгласить императрицей непосредственно Марию Федоровну (это было бы незаконно, но столь тщательное соблюдение законности никого в России не интересовало — прагматические виды здесь всегда преобладают над юридическими) или даже лучше Александра Николаевича (поскольку именно он был законным наследником престола, в пользу которого Николай и обязан был уступить трон при своем добровольном отречении), а Марию Федоровну — регентшей до его совершеннолетия. Последний вариант не казался бы даже нарушением закона, да и не был таковым, если считать присягу Николая 27 ноября добровольным актом.