Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов

Прошел ли Милорадович 3 декабря мимо такой перспективы или предпочел рискнуть ради шансов на приезд Константина, но он лишился в тот момент наиболее реальной возможности довести собственную интригу до логического завершения.

Возможно, однако, и другое объяснение, освобождающее Милорадовича от упреков именно в этой ошибке: до 3 декабря вообще не ожидался отказ Константина от престола, и никаких иных вариантов попросту не планировалось. Идея же возведения на престол Марии Федоровны и появилась в ответ на решение Константина, но не сразу в первый же момент и, увы, в конечном итоге безнадежно запоздало!

Теперь Константин, не признав принесенную ему присягу и юридически безупречно объявив ее противозаконной, освободил от нее и всех присягнувших, в том числе — и Николая. Таким образом, Николай оказался освобожден и от неявного отречения от права на престол, каковым, как упоминалось, и стала для него присяга Константину — очень существенный момент с юридической точки зрения!

С того момента, как письма Константина от 3 декабря попадали в столицу (это случилось 7 декабря), вся ситуация с престолонаследием возвращалась, благодаря решению и разъяснению Константина, к той же позиции, что имела место утром 27 ноября — до присяги Николая. В результате чего, следовательно, последний вновь становился первым законным претендентом на престол.

Заметим кстати, что из множества людей, присягнувших Константину, один Николай не нарушил прежнюю присягу, но это уже просто курьез: оказывается, что никто никогда не озаботился о приведении к присяге Александру I Николая и Михаила, бывших еще малолетними в 1801 году. Почему так получилось и был ли здесь какой-нибудь умысел — неизвестно.

Второй ужасающий промах, указанный Константином, заключался в незаконности всей процедуры присяги, импровизированной тем же Милорадовичем: «сказать должен, что присяга не может быть сделана иначе, как по манифесту за императорским подписанием» — так действительно гласили законы Российской империи.

Константин завершил данное послание уточнением, что сам принес присягу в своем предыдущем письме от 26 ноября ранее царского манифеста исключительно потому, что из устных заявлений покойного императора знал его волю — таким образом Константин ставил точку в юридическом разборе действий сторон.

В письме же к матери Константин высказался вполне определенно о мотивах подтверждения своего первоначального решения: «Более чем когда-либо я настаиваю на своем отречении, чтобы эти господа не воображали себя в праве распоряжаться по своему усмотрению императорской короной», — значение этого известного текста до сих пор не оценили историки!

Нет оснований утверждать, что Константин догадался, что 27 ноября действительно произошел государственный переворот. Но он понял, что члены Государственного Совета руководствовались не законными соображениями, а каким-то задним умыслом!

Можно заподозрить, что это стало важным мотивом решения Константина: ведь прими теперь Константин трон — и он становится заложником тех людей, которым он за это обязан. А вот было бы Константину так же легко избавиться от этих благодетелей, как в свое время управился Александр с графом П.А.Паленом и другими убийцами их отца — это в декабре 1825 года был большой вопрос!

Ранее того, как до Петербурга дошли послания Константина от 3 декабря, во дворец пришло 6 декабря письмо из Варшавы от одного из ближайших приближенных цесаревича — графа А.П.Ожеровского, написанное после двухчасовой беседы с великим князем. Ожеровский писал, еще ничего не зная о том, что случилось 27 ноября в столице: «если в Петербурге уже принесли присягу вел[икому] кн[язю] Константину как законному монарху, то он волей-неволей уже император. Но если еще ничего не сделано в Петербурге, если здесь ждали указа из Варшавы, тогда императором будет Николай. Великий князь решился не изменять принятого им решения вопреки всем письмам и депутациям» — довольно сложная логическая конструкция, отражающая, возможно, тот разброд мыслей и чувств, который охватил Константина в период между 25 ноября и 2 декабря.

Александра Федоровна, однако, отметила в дневнике, что царица-мать сделала тот вывод из письма Ожеровского, что Константин все-таки будет царствовать — акции Милорадовича в данный момент подскочили!

Но 7 декабря в Петербург пришли письма Константина от 3 декабря — и ситуация снова перевернулась.

Еще по дороге курьера встретил Михаил Павлович. Содержание писем не оставляло сомнений в том, что Константин вступать на трон не намеревается.

Что же теперь решат в Петербурге?

Михаил Павлович тут же остановился на промежуточной станции Неннале в трехстах верстах от столицы, чтобы выждать вдали от любопытствующей публики окончательного разрешения всех проблем и получить затем прямые указания будущего вышестоящего начальства — об этом он, естественно, немедленно сообщил в Петербург.

О событиях в Зимнем дворце рассказывается в дневнике Александры Федоровны за 7 декабря: «Вечером, около 8 часов — курьер из Варшавы от 3 декабря с письмом к матушке и с копией официального письма кн[язю] Лопухину, прямо-таки громового. Он [т. е. Константин] не признал себя императором. Милорадович и Голицын у Николая; туда же пришла матушка с письмами и с бумагами. Решено пока держать все в тайне» — письмо к Лопухину также не было передано.

Хотя последнее и было зачтено Николаем на заседании Государственного Совета в ночь на 14 декабря, но текст его и впредь оставался практически засекречен. Позже в публике сложилось мнение, что так было необходимо из-за совершенно неприличных слов, обращенных Константином к Совету и его председателю (опубликованы они были впервые в книге Корфа в 1857 году). Дело было, конечно в другом: сам Совет упрекался в измене присяге и в провокации всей страны на ту же измену — обвинение справедливое, но совершенно убийственное! Естественно, Милорадович не мог допустить такую публичную порку себя и своих сообщников! Позже на это не пошел и Николай I.

7 декабря немногочисленным посвященным стало ясно, что все юридические проблемы Константином разрешены. Теперь следовало издавать манифест от имени Николая о вступлении на престол с разъяснением причин происшедшего сбоя — а это было и непросто, и очень боязно! Тем не менее, прояви Николай волю и решимость — и все, скорее всего, окончилось бы вполне благополучно. Но не тут-то было: препятствием по-прежнему оставался Милорадович, стоявший на том, что ни одно из выдвинутых им необходимых условий (воцарение Константина, приезд его в Петербург или манифест от его имени с отречением) еще не выполнено, а последние письма Константина не учитывают решений, принятых в Петербурге 3–5 декабря: все-таки аппелировать к важности того, что присяга Константину принята большей частью России, а ее отмена грозит недоразумениями и беспорядками.

У посвященных в содержание писем Константина (их число потихоньку увеличивалось, несмотря на меры к соблюдению секретности) уже могло создаться впечатление, что Милорадович руководствуется чистейшим упрямством.