Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого - Сергей Цветков

Есть у гипотезы Ильина и непреодолимые хронологические затруднения. Она предполагает, что Эймунд прибыл к Ярославу в 1015 или 1016 г., ибо только в этом случае три схватки Ярицлейва с Бурицлавом можно худо-бедно приурочить к основным вехам борьбы Ярослава со Святополком, которые отмечены в летописи: 1016 г. — битва при Любече, 1018 г. — захват поляками Киева, 1019 г. — поражение Святополка в битве на Альте и его смерть. Но, как справедливо указывает А.В. Назаренко, подобная датировка приезда Эймунда на Русь «никак не вытекает из текста «Пряди», из которой видно только, что Эймунд покинул Норвегию после того, как Олав Святой там достаточно прочно укрепился, и после смерти на Руси Владимира Святославича. Тем самым речь может идти как о 1016 г., так и о более позднем времени (шаткие идентификации описаний «Пряди» с реальными событиями на Руси в 1016—1019 гг., которые сами нуждаются в доказательствах, не могут, разумеется, служить основанием для датировок). Более того, в «Пряди» определенно сказано, что Эймунд появился в Норвегии после победы короля Олава над пятью упплёндскими конунгами (это событие, согласно внутренней хронологии «Саги об Олаве Святом», произошло зимой 1017/18 г. — С.Ц.)… Эймунд прибыл в Норвегию «немного спустя», а значит, не ранее, чем в 1018 г., и только после совещания со своими сторонниками и сбора дружины, не желая встречи с королем Олавом, удалился на Русь», где он появился, вероятно, только в 1019 г. Но в 1018—1019 гг. Борис никак не мог выступать противником Ярослава в борьбе за власть, поскольку был уже давно мертв.

Пожалуй, самый сокрушительный довод против версии Ильина сформулировал В. Кожинов, заметивший, что она не столько обеляет Святополка, сколько вообще исключает его из числа действующих лиц княжеской междоусобицы 1015—1019 гг., «ведь если бы Ярослав в самом деле боролся за власть с Борисом, ему все равно пришлось бы затем, после убийства Бориса, воевать со вторым соперником — Святополком (и его тестем Болеславом)». Между тем в «Пряди» Ярицлейв, покончив с Бурицлавом, вступает в конфликт с Вартилавом-Брячиславом. Получается, что этот наидостовернейший, на взгляд Ильина и его последователей, источник ровным счетом ничего не знает о противоборстве Ярослава со Святополком в 1018—1019 гг., надежно засвидетельствованном древнерусскими и иностранными авторами, и даже не подозревает о существовании самого Святополка. Традиционный подход к истолкованию имени «Бурицлав» свободен от данного противоречия, и потому более предпочтителен. Однако и в этом случае у историков нет причин украшать свои сочинения захватывающими эпизодами приключений Эймунда ввиду того, что «по своему содержанию «Прядь» является не исторической сагой, а чисто литературным произведением».

Заглянув в лабиринты и тупики, по которым десятилетиями блуждает научная мысль, обратимся наконец к единственному средневековому тексту, способному пролить свет на подлинную роль Святополка в событиях 1015 г. Это — уже знакомое нам сообщение Титмара Мерзебургского о раскрытии заговора Святополка против Владимира, в результате чего мятежный княжич, его жена и епископ Рейнберн очутились в темнице. «После этого, — продолжает Титмар, — названный король [Владимир] умер в преклонных летах, оставив все свое наследство двум сыновьям, тогда как третий до тех пор находился в темнице; впоследствии, сам ускользнув, но оставив там [то есть на Руси] жену, он бежал к тестю [Болеславу I]». И далее немецкий хронист еще раз подтверждает, что после кончины Владимира «власть его делят между собой его сыновья», то есть братья сбежавшего Святополка.

Несмотря на то что эти строки, известные историкам с давних пор, принадлежат современнику описываемых событий, хорошо информированному о происходящем от очевидцев и участников похода Болеслава I на Киев в 1018 г., то есть удовлетворяют всем критериям достоверного источника, их ценность еще не осознана в полной мере. Зачастую даже находят возможным подкрепить ими летописный рассказ о княжении Святополка в Киеве в 1015—1016 гг. и его бегстве «в ляхи» после битвы при Любече[187], исходя из убеждения, что слово «впоследствии», которым Титмар покрывает срок, истекший между смертью Владимира и бегством Святополка в Польшу, предполагает достаточно широкие временные рамки, чтобы втиснуть в них изложенные в летописи события. Между тем это не так, и внимательное прочтение сообщения Титмара со всей очевидностью обнаруживает его коренное расхождение с Повестью временных лет.

В самом деле, из слов немецкого хрониста следует, что Святополк не смог принять участия в первоначальном разделе наследства Владимира, так как в момент смерти отца (15 июля 1015 г.) и еще некоторое время после того пребывал в заточении. Власть поделили между собой двое сыновей Владимира — Ярослав и еще кто-то, не названный по имени. Затем Святополку удалось «ускользнуть». Ясно, что действие, выраженное посредством этого глагола, может означать только его побег из тюрьмы, а не уход в изгнание в качестве свергнутого киевского князя, как утверждает летописная повесть о Борисе и Глебе. Отсюда заключаем, что Святополк, не дождавшись освобождения от своих братьев, сумел самостоятельно бежать из темницы, после чего немедленно устремился к польской границе. В последнем убеждает также то обстоятельство, что ему пришлось бросить на произвол судьбы свою жену, которая осталась томиться в заточении. Кроме того, говоря о возвращении Святополка в Киев летом 1018 г., Титмар замечает, что Болеславов зять «долго пребывал в изгнании». Согласимся, что эти слова плохо вяжутся с полуторагодичным сроком эмиграции, в которую Святополка отправляет летопись после битвы при Любече в конце 1016 г., и под «долгим изгнанием» скорее уж может подразумеваться трехлетнее (считая с 1015 г.) отсутствие Святополка на Руси.

В этой связи полезно также вспомнить еще одно показание Титмара — о том, что летом 1018 г., находясь в Киеве, Болеслав «беззаконно» женился на дочери Владимира и сестре Ярослава Предславе, «которой он и раньше добивался», но безуспешно. Слово «раньше» в данном случае может охватывать промежуток времени между 1013 г., когда скончалась Эмнильда, третья супруга Болеслава, и февралем 1018 г., когда Болеслав женился четвертым браком на Оде, дочери мейсенского маркграфа Эккехарда (почему немецкий историк и назвал брак Болеслава и Предславы «беззаконным»). Однако если бы Святополк действительно княжил в Киеве с лета 1015 по конец 1016 г., он конечно же постарался бы удовлетворить желание вдового польского князя (как-никак своего тестя и союзника) обзавестись супругой и незамедлительно отправил бы Предславу в Польшу.

Таким образом, Титмар выдает настоящую индульгенцию Святополку, удостоверяя, что в 1015 г. он ни одного дня не княжил в Киеве и, следовательно, был совершенно непричастен к убийству Бориса и Глеба.

Кто же в действительности пролил кровь первых русских святых? И что вообще творилось на Руси в ближайшие год-полтора, последовавшие после смерти Владимира? Выше мы убедились, что ни древнерусские, ни скандинавские памятники не в состоянии дать удовлетворительный ответ на эти вопросы. Увы, ничем не может помочь тут и Титмар: его рассказ о переходе власти на Руси в руки двух Владимировых сыновей и бегстве третьего в Польшу завершается напоминанием о грозном евангельском пророчестве: «Всякое царство, разделившееся в самом себе, опустеет» (Мф., 12: 35; Мк., 3: 24; Лк., 11: 17) и призывом ко «всему христианскому миру» молиться, «дабы отвратил Господь от той страны свой приговор»; вновь к русским делам хронист обращается лишь с 1017 г.