Маленькие люди - Олег Рой

Еще в 1963 году Гепперт-Мейер и Йенсен выдвинули теорию, что среди суперактиноидов (химических элементов с порядковым номером выше 120) существует «остров стабильности», элементы которого не распадаются сразу же, как трансураниды, а существуют стабильно, подобно простым химическим элементам. Я сам долго занимался теоретическим моделированием поведения суперактиноидов, когда мне было лет двадцать пять – двадцать семь. В молодости мы все амбициозны. Но старик Гленн Сиборг популярно объяснил мне, что этот путь никуда не ведет, и эти свои занятия я забросил в пользу более конкретных и прагматичных исследований.

Я чувствовал себя так, как, наверно, чувствует себя мужчина, сжимая в объятиях ту женщину, в которую был безнадежно влюблен еще подростком. Теперь мечта была в моих руках, но дух у меня захватывало вовсе не от этого. Произошло то, чего я даже не предполагал – вместо одного открытия, теперь уже кажущегося мне вполне тривиальным (тот же Сиборг говорил, что во время получения лоуренсия уже не испытывал того трепета, какой был у него при синтезе амерция или кюрия), я получил целых два. И второе казалось мне куда более захватывающим, чем подтверждение чьих-то смелых гипотез и теорий середины прошлого века.

Ариэлий был природным аналогом моего собственного суперреактора, так жестоко подшутившего надо мной. Он находился в еще неизвестном науке состоянии стабильной нестабильности. Он был радиоактивным, но при этом не излучал радиацию, в нем постоянно происходил процесс распада и синтеза с выделением огромной энергии. Львиная доля этой энергии немедленно поглощалась для того, чтобы начался следующий цикл синтеза и распада, но и той мизерной части, которая излучалась, было вполне достаточно, чтобы несколько граммов вещества зарядили энергией целый Хоулленд.

А это грозило настоящим переворотом в энергетике.

Ариэлий мог отправить на пенсию все существующие источники энергии разом и надолго обеспечить человечество энергией для любых целей. Я сам не верил своим расчетам, но ошибки совершенно точно не было – тот кусочек, который лежал в моем кармане, по запасам энергии был равноценен всему тому, что сожгла в печах, двигателях и реакторах человеческая цивилизация со времен Октавиана Августа.

Если я и ошибался, то совсем ненамного.

Когда я закончил свои очередные вычисления, была уже поздняя ночь. Ариэль спала в глубоком удобном кресле возле моего рабочего стола. Она часто засыпала так, и я осторожно относил ее в нашу кровать. Я посмотрел на нее, почувствовав ставшую уже привычной нежность, а затем тихонько вышел на террасу. Ночь была тихой, ясной и не по-августовски теплой; небо было густо усеяно крупными, яркими звездами. Где-то там, в глубинах космоса, есть и та далекая звезда, в ядре которой зародился камень, лежащий теперь под цирком Блейка…

Я сильно устал, и мои мысли путались. Почему-то я вспомнил черный камень Каабы и Скунский камень, на котором короновались короли Шотландии. Перед моими глазами вставали то огромные прекрасные города человечества, не скованного больше зависимостью от запасов углеводородов, то толпы фанатичных паломников в Мекке, то чудовищной силы взрывы, разрушающие нашу планету. То, что сейчас лежало у меня в кармане, могло стать не только ядром реактора мощнейшей в истории электростанции, но и зарядом самой мощной в мире бомбы.

Я чувствовал одновременно воодушевление и страх и совершенно не знал, что делать. Так человек, узнав, что на вот этом поле зарыт клад, хочет рассказать всем о нем, чтобы все оценили его удачу, но молчит до тех пор, пока не приобретет поле с кладом в свою собственность. Но… как мне приобрести это поле?

Я почувствовал, как руки Ариэль обвивают мои плечи.

– Фокс Райан совсем про меня забыл, – сказала она. – Он нырнул в глубины научного познания, а несчастная без пяти минут жена вынуждена покорно ждать его на пустынном и неприветливом берегу. – Ее губы коснулись моего уха: – Надеюсь, ты не забыл, что завтра за день?

Вот черт! На завтра была назначена наша с Ариэль свадьба. Я обернулся к ней, обнял и соврал, что, конечно же, не забыл.

Иногда ложь, наверно, бывает во благо. Как, собственно, и молчание.

Раньше городской кафедральный собор меня не то чтобы пугал, но как-то смутно устрашал своей особой обособленностью, устремленностью своих острых шпилей к небесам. В этом стремлении таилось не смирение, а яростный вызов. Тем не менее, когда я впервые вошел под его своды, он произвел на меня совершенно иное впечатление. В нем словно поселилась мятежная душа его создателя. Душа, что всю жизнь мчалась к небу, пронзая грозовые тучи, чтобы у самого последнего предела прикоснуться к тайне и найти в себе силы, чтобы оставить ее разгадку-предостережение, прежде чем покинуть земную юдоль. Мне было откровенно жаль Игги – его беда была в том, что он родился слишком рано, чтобы понять, с чем имеет дело. Но в храме, который был творением его рук, его архитектурного гения – а только гений мог возвести подобную постройку, органически сочетав безбрежное сияние неба под куполом и глубокую тьму поднебесья, легкость стрельчатых арок и надежную массивность литых контрфорсов, – мне было уютно и спокойно. А кроме того, я был бесконечно счастлив, ведь сегодня здесь произойдет наше венчание с Ариэль.

Мне плохо запомнилась сама церемония. У меня от этого действа осталось впечатление чего-то величественного и прекрасного, и контрастом к нему было уставшее лицо местного прелата. Должно быть, со стороны все выглядело несколько гротескно, даже пародийно, словно в кукольном театре. Маленькие жених и невеста венчаются у четырехфутового священника, маленькие певчие на хорах неожиданно сильными голосами вторят огромному органу, чьи звуки, сливаясь с пением, возносятся к высокому, как само небо, своду. Возможно, это досужему стороннему наблюдателю могло показаться смешным… Но, по-моему, ничего прекраснее этого в данный момент не было. По крайней мере, в моей жизни не было точно.

На рассвете следующего дня я вышел на крыльцо. Рассвет только начинался, а потому вокруг было очень тихо. Наверно, никогда я не слышал такой совершенной тишины. От моря на город беззвучно наступал туман, неся с собой крепкие и бодрые морские запахи, тихий и неумолчный, как гул крови в висках, шум моря…

Я думал о том, что никогда не был романтиком. Не был романтиком и когда познакомился с Ариэль. Не был романтиком, когда расцвела ее любовь ко мне, а моя к ней. Наверно, мне просто некогда было отвлекаться на столь неуловимые и сложные вещи, как чувства. Но это вовсе не означает, что их не существовало в моей душе. А сейчас они, словно первые весенние ростки, бурно росли в моей душе, рвались к свету, преображали своим цветением окружающий мир.

Полвека я жил, словно лишенный чего-то очень нужного и важного. Как слепой от рождения человек знает, что существует солнечный свет, но не в силах ни увидеть, ни тем более описать его, так существовал и я. Внутри меня всегда жила потребность в чувствах. Но я даже не мог понять, что это за потребность, что за странная пустота порой охватывает меня, заставляя грустить, когда для этого, кажется, нет повода.

Теперь эта пустота заполнилась. Нет, я не стал другим, я просто обрел то, чего мне не хватало. Кто-то плюнул на землю и помазал мне веки получившейся субстанцией, и мои глаза открылись. Как сказал один, кажется, славянский поэт: «Разверзлись вещие зеницы». Теперь я мог видеть то, чего не видел раньше, и все вокруг стало совсем иным. Звезды из раскаленных шаров плазмы, удаленных от нас на многие световые годы, превратились в бриллианты неба, обычная атмосферная влага стала волшебной пеленой. И эти метаморфозы теперь происходили на каждом шагу.