Роковая перестановка - Барбара Вайн

Эдам поднялся наверх. Зоси наконец проснулась. При виде него она издала какой-то невнятный звук и разрыдалась, прижимаясь к нему, всхлипывая ему в плечо. То, что произошло с ним за последние сутки, было странным и шокирующим. Эдам утратил свою любовь к ней. Любовь исчезла за одну ночь. Он-то думал, что его чувства вечны, глубоки, что они вносят смысл в его существование, превращают его и ее в единое целое, в две половинки, нашедшие друг друга и существующие в собственном мире, за пределами мира реального. Сутки назад Эдам хотел только одного: жить с Зоси в Отсемонде, вместе с нею после отъезда остальных блаженствовать в уединении. Зоси для него была олицетворением чувственности, он видел в ней богиню. Сейчас же Эдам с горечью понял, что держит в объятиях маленькую испуганную девочку, инфантильное создание, не очень умное и даже не очень привлекательное.

— Прекрати плакать, — сказал он. — Пожалуйста. Попытайся взять себя в руки.

Зоси всхлипнула, ее передернуло.

— Где Кэтрин?

— В нашей комнате. В другой комнате. Она будет жить там, ты, Зоси, должна оставить ее там. Послушай, мы сегодня должны увезти Кэтрин, мы должны спрятать ее где-нибудь. Пожалуйста, перестань… — Она в знак протеста опять расплакалась. — Зоси, она умерла. Ты знаешь, что она умерла. Она уже не малышка, ее здесь нет. Ты же не хочешь, чтобы тебя посадили в тюрьму, правда? Ты же не хочешь, чтобы нас всех посадили в тюрьму?

Эдам собирался сказать, что они будут делать то, что должны, что скоро они начнут все забывать, что они вернутся сюда, они двое, и начнут забывать. Но он не смог сказать все это, потому что сам не хотел всего этого. У него больше не было желания жить вдвоем с Зоси здесь. И вообще жить с ней вдвоем и иметь общего ребенка…

Лицо девушки опухло от слез, стало почти уродливым. И пахло от нее потом. Эдаму захотелось хорошенько встряхнуть ее, так, чтобы клацнули зубы. Это ты виновата, хотелось кричать ему, это из-за тебя все случилось, из-за твоей клептомании, твоего вранья. Но он лишь отстранил Зоси от себя, вытер ей слезы углом простыни и помог одеться, подавая вещи одну за другой.

— Эдам, я не создана для того, чтобы иметь детей. Почему их всех забирают у меня?

Он уже терял терпение.

— Он не твой. Ты к нему не имеешь отношения.

— Она. Она была человеком. — Зоси через голову натянула серый свитер, пальцами расчесала свои тонкие светлые волосы. — Где ее вещи? А ее одежда?

— Я их сжег. Я развел костер и все сжег.

Снова взглянув на фотографию, на остов дома, на почерневшие балки, Эдам будто наяву услышал ее вой, печальный крик, увидел, как Зоси потрясает сжатыми кулаками. Рама от люльки в некоторой степени напоминала тот сгоревший дом, фоном ей тоже служили кучи пепла и закопченная стена.

Вивьен, одетая в кремовое платье, заваривала на кухне чай в большом коричневом чайнике, который, как помнил Эдам, очень любила тетя Лилиан. Шива и Руфус сидели на противоположных концах стола, Руфус нарезал посыпанный маком каравай серого хлеба, испеченного Вивьен. Утро было таким же, как в любой другой день, только все происходило чуть раньше обычного. Снаружи моросил дождь, он то и дело ударялся в стекла, подброшенный порывами ветра. Эдам усадил Зоси за стол, поставил перед ней еду — кружку с чаем, кусок хлеба с медом и маслом. Девушка принялась сковыривать с хлеба мак и класть его на язык. Она сумасшедшая, подумал Эдам, у нее плохо с головой.

Где-то в доме забили часы. Эдам вздрогнул и поежился. За все время, что они здесь, никто ни разу не заводил часы Хилберта.

— Что это, черт побери?

— Я завел дедушкины часы, — сказал Руфус. — Просто так, захотелось.

— Чтоб тебя, — произнес Эдам, дрожа. — Что ты лезешь не в свое дело?

Часы пробили десять раз. На прошлой неделе он и не догадывался, что существует такое время — десять утра. Вивьен поставила перед ним кружку с чаем.

— Выпей, Эдам, тебе станет лучше.

Зоси походила на едва не утонувшего котенка, на несчастное создание, которое спасли в последний момент, когда оно уже утратило надежду. Опустив один уголок рта, она сосала указательный палец. Вивьен спросила:

— Кто-нибудь из вас может отвезти меня в деревню? Мне нужно позвонить мистеру Татиану.

Шива вспылил.

— Ты продолжаешь настаивать? Ты хоть понимаешь, что подводишь беднягу, а? Он положился на тебя, ждет, что ты будешь сидеть с детьми. Что теперь ему делать? Ты подумала об этом?

— Это невозможно, — сказала Вивьен. — Я не могу работать у него. Все лучше, чем это делать.

— Тогда завтра я уезжаю без тебя. Может, тебе и безразлично твое будущее, а меня мое волнует.

Эдам чувствовал: Вивьен ждет, что он предложит ей остаться, но он не собирался предлагать. Они ели хлеб, испеченный ею. Благодаря Вивьен в доме царила чистота, хозяйство было четко налажено. Она так грамотно и умело управляла домом, что практически избавила Эдама от необходимости продавать мебель. Однако он все равно не мог предложить ей остаться. После слов о часах Руфус отвернулся от него, а сейчас посмотрел, и Эдам многое прочитал в этом взгляде, а потом все это подтвердилось, когда Руфус обратился к Вивьен:

— Если хочешь, я могу захватить тебя с собой в Лондон. Если ты собираешься вернуться в тот скват, я отвезу тебя на Хаммерсмит.

А как же Кэтрин Ремарк? Что Руфус имеет в виду? Что он заберет крохотное тельце с собой или что ему, Эдаму, придется в одиночестве прятать его?

Руфус сказал:

— Ну что, едешь в деревню?

— Чем быстрее, тем лучше. — У Вивьен был озабоченный вид. Эдам видел: она принимает решение действовать вопреки собственным желаниям. Вивьен, как и сотни раз до этого, руководствовалась какими-то абстрактными принципами. Это озадачивало и раздражало его. — Я только поднимусь наверх и возьму шаль, — сказала девушка. — Здорово похолодало. Мы уже и забыли, что бывает холодно.

Именно в этот момент появилась почтальонша. Шива первым услышал ее. Он вдруг замер, повернув голову.

— Что это, черт побери? — произнес Эдам.

Все, даже Руфус, подумали, что это полиция. Он встал и прошел один-два ярда к окну. Крышка почтовой щели на входной двери дважды звякнула, но прежде Эдам уже успел метнуться в оружейную и вернуться с дробовиком Хилберта. Шива вскочил.

— Господи!

Под окном проехал красный велосипед, на мгновение промелькнуло что-то красно-серебристое. Это вполне могло быть пролетевшей птицей или цветком ириса, который раскачивает ветер. Руфус вернулся из холла с письмом в руке.

— Принесли почту, — сказал он. — Счет. Ты в своем уме?

— Боже мой, — сказал Эдам. — Я думал, это легавые.

— Мы все подумали, что это легавые. А что бы ты сделал, если бы это на самом деле были они? Убил бы их?

— Не знаю. Тебя видели?