Хищники с Уолл-стрит - Норб Воннегут

Мой телефон снова встрял в разговор. Тема «Розовой пантеры» еще никогда не казалась мне настолько назойливой. На сей раз Энни.

– Клифф тебе звонил? Что нам говорить клиентам?

– Звонил. Я не могу говорить.

– Что происходит, Гроув? – Когда Энни что-нибудь нужно, она нипочем не отвяжется.

– Перезвоню позже. – Я дал отбой в стиле холодного звонка.

Не хотелось бы мне так поступать с Энни.

– Может, вам следует отключить эту чертову штуковину, – распорядился Фитцсиммонс, под хруст и потрескивание вертя головой круг за кругом.

– Может, вам следует подлечить свою шею.

Не следовало этого говорить.

– Не умничайте. – Прикоснувшись к моему локтю левой рукой, Фитцсиммонс махнул на запад правой и приказал: – Пошли. Вы рассказывали нам о письме.

– Лайла послала его мне факсом в прошлую пятницу.

– И что в нем такого важного? – осведомился он на ходу.

– Кэш Приоло настаивал, чтобы Чарли доказал свою финансовую состоятельность.

– Зачем?

– Ее семья инвестировала у Чарли десять миллионов, отчасти благодаря тому, что он гарантировал их инвестиции.

– И ваше письмо доказало, что у жертвы достаточно чистогана, чтобы дать такую гарантию, – заметил Фитцсиммонс.

– Это не мое письмо. Сколько раз надо повторять?

– Да хоть как.

– Да не хоть как! – сердито вскинулся я. – Фонд фондов Чарли маскировал схему Понци. – Вот оно. Я оголил фланг Сэм, чтобы прикрыть собственный.

– С чего это вы взяли? – заинтересовался рослый полицейский. И прежде чем я успел ответить, упрекнул: – И почему вы не сообщили об этом раньше? – Его вопрос прозвучал, как выговоры монахинь-преподавательниц у меня в старших классах.

– До субботы я не был уверен.

– У вас еще оставался в запасе целый день в воскресенье, – возразил Фитцсиммонс. – Мы работаем без выходных, – добавил он саркастически.

– Если припоминаете, – запротестовал я, – в воскресенье какая-то жертва экспериментов со стероидами пыталась проломить мне голову цепью.

– К этому мы еще вернемся, – парировал он. – Так в чем там проблема у вас в конторе?

Голова у меня пошла кругом. Фитцсиммонс то и дело менял тему.

– В СКК меня попросили взять вынужденный отпуск.

– Вас уволили? – поинтересовался он.

– Дали под зад коленкой? – без нужды растолковал Маммерт.

– Нет. – В голос я подпустил куда больше уверенности, чем чувствовал в душе.

– За дверь вас выставили не теряя лишнего времени, – сухо заметил Фитцсиммонс. – А что значит вынужденный отпуск?

– Это означает, офицер, что финансовые махинации дурно сказываются на репутации компании. Моя контора – преподобные Сакс, Киддер и гребаный Карнеги – дистанцируется от меня.

– Ну и язык, – заметил Фитцсиммонс. И тут же заложил очередной вираж: – Каковы ваши отношения с Сэм Келемен?

Я остановился на тротуаре как вкопанный. Вопросы принимают опасный оборот.

– Мне что, нужен адвокат?

Ни тот, ни другой на мой вопрос не ответили. Вместо того Фитцсиммонс добровольно сообщил:

– Мы знаем, что вы перевели ей семьдесят пять тысяч долларов.

– А вам откуда это известно?

– Нам сообщила ваша фирма, – сказал Маммерт. – Мужик из юридического.

Юрисконсульты СКК следят за всем, включая и денежные переводы.

– А при чем здесь мой перевод?

– Давайте я вам растолкую, – буркнул Фитцсиммонс, – на манер Тины Тернер.

– Что это значит?

– Красиво и легко{105}.

– Как в песне, – пояснил Маммерт.

– Наверное, ребята, вам следует писать для Лено{106}.

– Там, куда вы отправитесь, «Сегодня вечером» вам не посмотреть, – с издевкой бросил Фитцсиммонс. – Телевизор отключают задолго до половины двенадцатого.

– Что это должно означать?

– У нас имеется покойный муж, – пояснил он, – по случаю оказавшийся вашим лучшим другом. У нас имеется письмо, в котором говорится, что Чарли Келемен ходил по водам. И на этом письме имеется ваша подпись. У нас имеется вдова. Она горяча, как мошонка, а вы перевели ей семьдесят пять тысяч долларов. А теперь вдруг выясняется, что у нас пропали миллионы долларов, схема Понци. Все это делает вас интересным субъектом, и я пытаюсь понять связь между жертвой, его овдовевшей женой, переведенными вами семьюдесятью пятью тысячами долларов и, конечно, вашим письмом. Понятно?

– Это не мое письмо.

– Ваши отпечатки пальцев по всему этому делу. И пока что вы как-то не торопитесь делиться информацией со слугами закона. Уяснили картину?

– Я подозреваемый?

– Либо это, либо важный свидетель.

– Скорее подозреваемый, чем свидетель, – уточнил Маммерт.

На восточном углу 54-й и 8-й я свернул на север, в сторону своего кондоминиума. Но двое офицеров преградили мне дорогу.

– Давайте зайдем в наш клуб, нальем себе кофе и потолкуем, – распорядился Фитцсиммонс.

– Я не люблю пончики.

– Ты слышал, Мамс? – оглянулся Фитцсиммонс на коллегу. – У нас тут юморист.

– Ага, юморист, – поддержал тот.

– Я с разговорами покончил.

– Мы можем пойти простым путем, но можем и осложнить вам жизнь, – пригрозил Фитцсиммонс. – Мэнди Марис могут пригодиться для статьи несколько цитат.

– Вот оно как? – спросил я.

Фитцсиммонс развел руками, показав мне открытые ладони. Улыбнулся и снова хрустнул шеей.

В помещении участка Фитцсиммонс и Маммерт принялись поджаривать меня на медленном огне. Они пустили в ход все доступные уловки, применили все методы ведения допроса, разрешенные Женевской конвенцией для добычи признания и выжимания информации. Матерились. Кричали. Надували губы. Гневно колотили кулаками о стол. Надувались кокой, кофе и шоколадом – всем, где есть хоть капля кофеина. Около 12.30 поели чипсов и сандвичей, хотя для меня никакой еды не нашлось. Грозили. Насмехались. Пыхтели и кряхтели, хмурились и недоверчиво закатывали глаза всякий раз, когда я отвечал на вопрос. Скалились. Глумились. Из кожи вон лезли, как бульдоги, чтобы запугать меня. И бо́льшую часть трех часов наталкивались на равного противника.