Конфидентка королевы. На службе Ее Величеству - Софи Нордье

Наутро умытое дневное светило весело выглянуло из-за горизонта и солнечные зайчики засверкали на натертом волнами бушприте. Лишь люди, лежащие вповалку на палубе и в трюме, не разделяли ликования природы.

Габриэль очнулся от тяжелого забытья, не похожего на сон. У шевалье ужасно болела голова: бешеная качка плохо сказывалась на его еще слабом организме. Невероятно, но надстройка на корме, в которой находилась его каюта, уцелела. Покопавшись в перевернутых вещах, Габриэль выудил оттуда склянку со снадобьем брата Рено и сделал несколько глотков. Затем, стянув с себя мокрую одежду и оставшись лишь в брэ* и тонкой, до колен рубахе, вышел на палубу.

— Зря вы разделись! — услышал он голос за спиной и, обернувшись, увидел рыцаря; похоже, для него это было не первое морское путешествие. — Наше судно сейчас — удобная мишень для пиратов и сарацин. Ветра нет, а мы отбились от каравана, и нас наверняка отнесло к югу. Поэтому нападения следует ожидать в любой миг. Советую вам надеть кольчугу.

— Если я надену доспехи, то сдохну еще до появления врага, — покачиваясь и обхватив голову руками, прохрипел д’Эспри. Он ждал, когда подействует лекарство.

— Галера! — подтверждая пророчество незнакомого рыцаря, вскоре прокричал вахтенный с марса. И еще дважды: — Галера! Галера!

Бывалый рыцарь взял командование на себя. На его трубный призыв к оружию первыми откликнулись воины; они заняли указанные им позиции для абордажного боя. Остальные, суетливо похватав кинжалы, луки, ножи, а кто и просто дубинки, создали позади них вторую линию обороны.

— Жан, будешь прикрывать мне спину — надеть хауберк я уже не успею! — крикнул Габриэль оруженосцу.

Три галеры с зелеными полотнищами приверженцев ислама стремительно приближались к неподвижному нефу, окружая его. Среди пассажиров судна тревожным ветром пронеслось страшное слово «сарацины», и многие упали на колени, вознося последнюю молитву.

— Что ж, нам остается лишь продать свою жизнь подороже, — сжимая в руках щит и меч, прохрипел шевалье, обращаясь к оруженосцу, побледневшему то ли от страха, то ли от недавнего шторма.

Но мусульмане преследовали иные цели. Галеры остановились на расстоянии выстрела из метательной машины и начали методично обстреливать неф с трех сторон.

— Им не нужны наше имущество и пленники, они просто утопят нас, как котят в кадке с водой, — еле слышно процедил капитан, но в звенящей от напряжения тишине, воцарившейся на корабле, его слова прозвучали колокольным набатом.

От первого камня, угодившего в борт, неф качнуло с неимоверной силой, и люди повалились на палубу. Следующий снаряд попал в мачту, и с марсовой площадки опрокинулся вахтенный моряк. С чем не совладал шторм, довершили сарацины.

Через некоторое время все было кончено. На поверхности моря оставались лишь обломки затонувшего судна да барахтающиеся люди. Вражеские галеры подошли ближе к месту трагедии, но громкие мольбы о помощи и милосердии не трогали стоящих на борту. Лучники методично добивали тонущих, пока на морской глади не угасли последние признаки жизни.

— Аллах акбар! Одним кораблем неверных стало меньше! — воскликнул муккадем[78] одной из галер, и большой изумруд, украшавший его чалму, победно сверкнул в лучах полуденного солнца.

Однако Габриэль не утонул. Благодаря детским забавам на озере вблизи родового замка он неплохо держался на воде. А еще на нем не было доспехов: воины, облаченные в кольчуги, первыми пошли ко дну. Шевалье вцепился в обломок реи с куском паруса, отброшенный далеко от утонувшего судна, и замер чуть дыша. Он действовал неосознанно, подчиняясь инстинкту выживания. В голове же пульсировала единственная мысль, откровенно глупая: как жаль дестриэ, не успел опробовать его в бою…

Увидев отходящие от погибшего нефа галеры, Габриэль утратил бдительность и шевельнулся. Подозрительное движение не укрылось от зоркого взгляда мусульманского лучника. Судно приблизилось к последнему выжившему христианину.

— Поднять его на борт! — приказал мужчина в богатом одеянии.

Подчиненные переглянулись: они обязаны были, не обременяя себя ни пленными, ни добычей, лишь уничтожать вражеские суда, несущие подмогу осаждающим Дамьетту. Муккадем вынужден был пояснить:

— Утопить его мы всегда успеем.

Пленного вытащили из воды, и капитан зацокал языком. Габриэль понял, что, несмотря на свой жалкий, потрепанный вид, его внушительная внешность произвела впечатление на мусульманина.

— Какой восхитительный из него выйдет гребец! Посмотрите на эти плечи и руки — такой будет грести за троих! Саид, — позвал муккадем надсмотрщика за рабами, — ты говорил, что у тебя кто-то заболел? Выбрось его за борт и посади на весла этого белого кафира[79]. Дай ему немного воды и для начала не сажай на открытом солнце — будет жаль, если такой крепкий раб сразу же умрет от ожогов.

Габриэля приковали к скамье, и с этого мгновения мир сосредоточился для него лишь на стертых в кровь ладонях и нестерпимо болящих мышцах на спине и руках. Их галера заходила в большие и маленькие гавани, несла дозор, сопровождала грузовые корабли, участвовала в стремительных погонях, топила христианские нефы. Никак не реагируя на происходящее, Габриэль с безучастным видом греб под ритмичный бой барабана. Он перестал думать и вспоминать. Перестал чувствовать.

Но, будто сжалившись над шевалье, период навигации подошел к концу. Зимой, которую Габриэль провел в поместье хозяина галеры близ Дамаска, отчаянное безразличие пленника отступило; к нему вернулась способность мыслить. Он снова выжил, единственный из всех, кто плыл на корабле. Ему помогла марсельская часовня Девы Марии или святой Руф. Пусть сейчас он галерный раб, но живой, а значит, у него есть надежда. О побеге нечего было и думать, вокруг — бдительная охрана, да и кандалы на ногах самостоятельно не снимешь. Но возможность сбежать обязательно представится, главное — не упустить ее. А пока молодой пленник присматривался к новому окружению и пытался выучить арабский язык. Вот когда ему пригодились слова, слышанные в детстве от Готье.

Еще во время плаванья Габриэль узнал имя человека, приказавшего выловить его из воды: Музаффар ибн Мухаммад — богатейший сирийский купец, предоставлявший галеры для войны с неверными и лично принимавший участие в священном джихаде. Он мстил неверным, убившим его предков в 1110 году, во время погрома в Бейруте. Помогая женщинам носить воду, Габриэль прислушивался к болтовне мусульманок и вскоре узнал о том, что в Каире новый султан — аль-Камиль. В Дамаске же правил его родной брат аль-Малик аль-Муаззам Второй, что невероятно возвысило Музаффара, приходившегося тому каким-то родственником.

Однако над государством Айюбидов нависла угроза: христианские воины вот-вот возьмут Дамьетту, а за ней Каир…

И с наступлением весны галерный флот без промедления спустили на воду. И вновь пленный шевалье под раскленным солнцем держал в руках тяжелое весло и обреченно смотрел на безжалостное море за бортом. Он часто вспоминал фразу из прочитанной в детстве нравоучительной книги: «Терпение — доблесть сильных». Тогда это изречение вызвало у Габриэля смех, теперь же обрело суровый смысл.