Четыре письма о любви - Нейл Уильямс

12

И наступил конец.

Если только такая вещь, как конец, вообще существует. Если только когда-нибудь наступает миг, когда нет больше ни страсти, ни желания, когда история останавливается, и нет ни горя, ни разочарования, ни старости, ни смерти. На самом деле значение имеет не финал, а сам сюжет, ибо мир в конечном итоге устроен достаточно просто. Даже самый изощренный замысел, самые дикие случайности, самые непредставимые совпадения всегда являются лишь безупречно подогнанными шестернями, вращающими одно-единственное гигантское колесо.

Во всем есть смысл, во всем есть значение, думал промокший до нитки Никлас, выбираясь из моря и ложась на белый песок. Детали подогнаны безупречно, и одна цепляется за другую, сказал он вслух и расхохотался. Смех вылетал изо рта, как белые атласные ленты, но его это вовсе не удивило.

Потом Никлас повернулся к морю и увидел, что лодка, увозящая его любовное послание к Исабель, превратилась в едва различимую точку на горизонте. Это было его четвертое – и последнее – письмо о любви.

– Amor! – произнес он, желая наполнить звучанием этого слова весь воздух над островом, и попытался представить, какой путь предстоит проделать его письму. Никлас не знал, что предыдущие три сгорели в кухонной печке, и громко смеялся, глядя, как его послание несется в сторону Голуэя, – смеялся и не слышал, как гулко вторит ему отец, который незаметно подошел и вытянулся на песке рядом с ним. Если и после этого письма она не приедет, думал Никлас, значит, он ошибся. Но она приедет.

– Она приедет, потому что приедет, – сказал отец, но Никлас снова его не услышал, и только для Маргарет Луни, стоявшей в сотне ярдов от них, эти слова прозвучали достаточно внятно, и она ощутила еще один острый приступ страха и безысходности.

– Да, она приедет, – сказал Никлас вслух. – Приедет, – повторил он и вдруг понял, что это случится просто потому, что так устроен мир, а вовсе не потому, что таким мы его спланировали, и что все в нем идет не так, как нам представляется; что мир развивается по своим собственным безумным законам, преодолевает крутые повороты и спотыкается об острые камни каждодневных горестей и бед, чтобы в конце концов подойти к конечному пункту, в котором Никлас Кулан лежит на мокром песке и знает, знает абсолютно точно, что ему суждено любить Исабель и что законы Бога и любви – одни и те же.

Да, она приедет.

Он лежал рядом с отцом и смотрел, как над ним медленно вращается западное небо и как беспрерывно и легко то смыкаются, то плавно расходятся полотнища голубоватого воздуха. Потом к ним подошла мать – подошла и тоже опустилась на песок. Они не выбирали это место специально, но по какой-то неведомой причине оно оказалось тем самым местом, где их смог увидеть Мьюрис Гор, который, взобравшись на детский стульчик, пытался вывинтить один из двух шурупов, удерживавших на стене картину Уильяма Кулана. Шуруп поворачивался, но из досок не выкручивался. Почти пятнадцать минут Мьюрис тщетно нажимал на отвертку, и только когда от усталости у него начали подгибаться колени, до него наконец дошло, что шуруп не поддается не просто так, а в силу неких законов, лежащих далеко за пределами естества. Сунув отвертку в карман, он слез со стульчика и прислонился к столу, чтобы перевести дух, и только тут впервые заметил, что на самом деле перед ним вовсе не морской пейзаж, как он всегда думал, а портрет какого-то очень старого человека. Мьюрис даже несколько раз моргнул, надеясь, что наваждение исчезнет, но оно не исчезало, и он был вынужден присесть, потому что его не держали ноги. А потом он рассмеялся. Он смеялся и смеялся, и никак не мог остановиться.

Именно этот смех услышала Маргарет Гор, которая уже собиралась идти домой. Обернувшись на звук, она посмотрела на школу, стоявшую на вершине небольшого холма, и вздрогнула от удивления, увидев, что от старого дома исходит яркое сияние. Когда же из дверей школы появился ее помолодевший лет на двадцать муж, Маргарет увидала его не как человека, а как направленный на нее поток сверкающих лучей. Да и все вокруг заблестело и заиграло, воздух наполнился птицами с золотым оперением, и выходящие из домов рыбаки чувствовали разносящийся над островом благородный аромат эвкалипта, изливающийся из джунглей какой-то мысленной Африки. Им пахли даже рыбацкие лодки, возвращавшиеся с вечернего лова. Душистые листья эвкалипта оказались и во всех подушках и матрасах поселка, наполняя дома ароматом вселенской любви.

Никто не знал – да это и не имело значения, – что внезапно налетевшая буря опрокинет лодку Шеймаса Бега и унесет последнее письмо Никласа на просторы Атлантики, что Исабель никогда его не получит, как не получила она и трех предыдущих писем, и что ожидание молодого человека продлится еще три недели и два дня. В эти минуты в воздухе над островом витало чувство окончательного и полного исцеления – ощущение, что трудности исчезли и все наконец-то складывается как надо, что сюжет свободно и неудержимо летит дальше, словно подхваченный могучим потоком, который с одинаковой легкостью несет легкие щепки и ворочает тяжелые камни, и каждый знал, что за всем этим благосклонно наблюдает с недосягаемых небес всемогущий Дух.

Все это ясно ощущалось в прозрачном воздухе, и один миг – в тот самый миг, когда Мьюрис открыл в себе пробуждение новой любви, – Маргарет Гор почувствовала, как из ее глаз потоком текут слезы, вызванные неожиданно нахлынувшим предчувствием. Теперь она точно знала, что Исабель непременно приедет на остров, чтобы рассказать Никласу о своей любви, что она носит под сердцем дитя Падера, но никогда больше к нему не вернется, что с тех пор как Никлас вернулся на остров, она думала о нем каждую минуту, что их будущее на самом деле не яснее, чем прошлое, но так уж им уготовано, что пути Бога и Любви сошлись и оказались одним и тем же и что любовь к Исабель Гор – это и есть то единственное, ради чего Никлас Кулан появился на свет.