Косой дождь. Воспоминания - Людмила Борисовна Черная

с собой, тыкала пальцем в строчку меню, где было написано «черная икра».

Я, как и многие юноши и девушки моего поколения, презирала «сладкую жизнь», которая тогда называлась «красивой жизнью». Но в Куйбышеве в меня словно бес вселился.

Правда, интрижку с Леонидом Ивановичем я скоро прекратила. Ресторан «Волга» остался в прошлом так же, как вечерние провожания меня в тассовское общежитие в бывшем Химическом институте. «Отвергнутый» Леонид Иванович перестал со мной здороваться. Отворачивался. Увы!

И чтобы покончить с темой «интрижка», отмечу, что с самого начала из-за встреч с Леонидом Ивановичем мне было не по себе. Я их стыдилась. Но не потому, что была замужней дамой, и не потому, что мой поклонник имел жену и детей… А только потому, что мы с Л.И. целовались… в такую страшную военную годину…

Но скоро к войне привыкли: для громадного большинства людей, особенно для молодых, она стала повседневностью. Появилось другое чувство, чувство моральной невесомости. Очень сложное чувство. Человеку казалось, что его поступки, поведение в военное время не в счет. Ведь время — не настоящее. Придет мир, и все станет на свои места. Словом, война всё спишет. Так трансформировалось чувство невесомости.

Можно сказать иначе. И в годы войны человеческая природа брала свое. Вынужденные расставания, страх разлук приводили к… скоропалительным романам, увлечениям.

Коснулось это и меня… «Война всё спишет».

И все-таки война и военные бедствия народа казались главным. Так, по крайней мере, я думала. Или старалась думать.

В XXI веке политика не в почете. И очень известная актриса, ныне покойная Ольга Аросева, призналась: «Война для меня — это было самое веселое время. Ну потому что молодость была. Да, бомбили Москву, да, мы дежурили, понимаете ли, на крышах, да, мы зажигалки бросали в ящики с песком, но мы это делали весело».

Уверена, в годы войны Аросева таких слов не сказала бы. Не призналась бы, что война — веселое время. Другое дело подумать: «Война всё спишет».

Кроме мелкой интрижки с Леонидом Ивановичем, именно в преддверии Куйбышева завязалась главная интрига моей жизни, которая изменила мою судьбу.

Об этом подробнее.

Не помню дату, но в тот солнечный августовский день, когда из московских Химок в Куйбышев отходил теплоход с тассовцами, на причале собралось довольно много провожающих… Среди этой толпы был и Тэк, то есть Д.Е. Меламид. Он провожал мою сокурсницу по ИФЛИ и ее маму. Иначе говоря, свою беременную жену и свою тещу. Сокурсницу звали Ганна Калина, ее маму — Ада Яковлевна.

В ИФЛИ мы с Ганной почти не соприкасались. У нас были разные компании, разные интересы. Но в Куйбышеве, естественно, подружились. И, что самое удивительное, моя мама, которая с большим трудом сходилась с людьми, сразу же воспылала симпатией к маме Ганны.

Впоследствии именно Ганна уже в Москве уговорила меня пойти работать в ТАСС к Д.Е. И именно Ганна и ее мать прямо-таки умоляли, чтобы я почаще посещала их номенклатурную квартиру на Сивцевом Вражке.

Добавлю к этому, что 22 сентября 1941 года я отвела Ганну в куйбышевский роддом, где она родила дочку Асю. Асю, которая после долгого лечения в санаториях-больницах воспитывалась в моей семье…

А еще говорят, что в «дамских» романах надуманные сюжеты. Жизнь преподносит такие сюжеты, какие и не снились сочинительницам «дамских» романов…

На пристани в Москве летом 1941 года завязалась и другая интрига. Совсем другой сюжет. И уже со знаком минус для моей судьбы.

Из друзей в Куйбышев меня провожал только Лева Копелев. Большинство приятелей работали в штате или были призваны в армию. Думаю, что кое-кто не пришел и из-за того, что не одобрял моей ранней эвакуации. Я ведь была такая-сякая храбрая, активная — почему же драпанула вместе со стариками и детьми?

Не провожала меня и ближайшая подруга студенческих лет Рая. Она вышла замуж за Леню Шершера, по-моему, на втором курсе. Летом 1941 года они прийти в Химки не могли. Леня был в действующей армии, Рая трудилась в ВОКСе.

Прощаясь с Левой, я попросила его созвониться с Раей, с которой они не были знакомы. И в войну Лев с Раей стали переписываться; в отличие от меня тогдашней они были людьми организованными и обязательными. Именно благодаря переписке с Раей Лев и смог прислать мне в Чкалов вызов на фронт. Иначе просто не знал бы моего адреса…

Лет 15 спустя Лев Копелев и Рая Орлова поженились. За спиной у них было много тяжелого. Копелев отсидел восемь лет в сталинских лагерях, Рая потеряла первого мужа, Леню, разошлась со вторым. Брак Копелева и Орловой оказался редкой удачей для них обоих.

Зачем я все это пишу? Для того, чтобы в сотый раз повторить: человеческая жизнь сюжетна, случайна и совершенно непредсказуема.

Однако пока я все еще в Куйбышеве, в эвакуации с родителями.

Только поздней осенью 1941 года я уехала из Куйбышева в Моршанск, куда перевели военную часть, в которой служил Борис.

Многострадальная эта газета Орловского военного округа с начала войны все время перемещалась, ведь немцы захватили Орел и шли и шли вперед.

Тема войны неотделима от темы поездов. На всю жизнь запомнились забитые военным людом пассажирские вагоны, в которых я ехала из Куйбышева, и теплушки, в которых редакцию газеты перебросили в глубокий тыл в Чкалов. И тут и там адская скученность, грязь, вонь, махорочный дым. В вагонах спали сидя, в теплушках — вповалку, на нарах. До сих пор в памяти длинные жалобные гудки паровозов, лязг буферов, остановки в пути — в чистом поле. И никто не знал, когда состав тронется.

И еще вечный страх, что с поезда «снимут» — ведь на просторах Родины уже появилась вошь, а где вошь — там и сыпной тиф. Уговор у меня с Борисом и с ребятами из редакции был такой: если температура 40° и выше, все равно санитаров не звать, а то упекут в тифозный барак. И тогда я уж наверняка потеряюсь навеки во взбаламученной войной необъятной России…

Но в теплушке я даже не чихнула ни разу за все недели пути. Для профилактики наш с Борисом ифлийский приятель Аркадий Анастасьев раза два в день подносил мне граненый стакан с мутным пойлом — не то с водкой, не то с самогоном. Выпив пойло, я почти все время спала. Впрочем, насколько я знаю, эпидемий тифа в годы войны в Советском Союзе не было…

В 60-х, переводя Бёлля, поняла, что и в педантичной, аккуратной Германии