300 спартанцев. Битва при Фермопилах - Виктор Поротников

— Получается, что эфоры обманули не только Леонида, но и союзников, — говорил Леарх. — Теперь Леонид мертв. Персы разоряют Фокиду и Локриду Опунтскую. Беотийцы сложили оружие. Афины и Мегары в страхе. В страхе и города на острове Эвбея, так как эллинский флот ушел из Эвбейского пролива к острову Саламин. Причем наш флот отступил, одержав победу над персидским флотом у мыса Артемисий. Кто знает, может, персы были бы окончательно разбиты на море, если бы Ксеркс не захватил Фермопилы. Ведь, по слухам, Эвбейский пролив идеально подходит для морских сражений с превосходящим по силам врагом. Теперь из-за преступной нерешительности эфоров персы господствуют на море и в Средней Греции.

Смелые речи и обвинения двух гонцов очень скоро дошли до эфоров, которые незамедлительно начали действовать. Возмутило эфоров и своеволие Горго, которая осмелилась своей рукой написать приказ Леониду об отступлении и запечатать этот приказ государственной печатью. Такое вмешательство в государственные дела приравнивалось в Спарте к тяжкому преступлению. Однако открыто обвинять Горго эфоры не решились, поскольку вся Спарта восторгалась беспримерным мужеством ее супруга. Изо дня в день к дому Горго шли люди, мужчины и женщины, чтобы выразить царственной вдове свое восхищение подвигом Леонида.

Поэтому гнев эфоров не коснулся Горго, но этот гнев обрушился на головы Леарха и Аристодема. Эфоры вызвали их к себе и в присутствии военачальников обвинили в трусости и невыполнении воинского долга.

— По закону вы оба должны были разделить судьбу воинов Леонида, — заявил эфор-эпоним Гиперох. — Мне кажется, вы намеренно задержались в пути, чтобы не участвовать в трагической развязке у Фермопил. Конечно, вы оба не могли знать, что персы отыщут обходную тропу. Однако подавляющее численное превосходство варваров не могло не внушить вам мысль о неизбежном печальном исходе обороны греками Фермопил. Вот почему вы оба промедлили в пути и в результате остались живы.

— Помимо этого, вы оба еще осмеливаетесь обвинять нас в предательстве! — сердито добавил кто-то из эфоров.

— Как будто мы с самого начала не говорили Леониду, чем может обернуться вся эта затея с защитой Фермопил! — прозвучал еще один раздраженный голос.

— Не вам судить о наших действиях и решениях! — продолжил Гиперох. — Не вам обвинять нас в измене и медлительности, ибо вы оба — преступники! Как не выполнившие свой воинский долг, вы оба объявляетесь «задрожавшими». Отныне вам нет места в народном собрании, а также на любых торжествах. Нет вам доступа и в дома сисситий. Ваши родственники не имеют права предоставлять вам еду и кров. Всякий заговоривший с вами на улице или пустивший вас к себе домой будет оштрафован. Смыть этот позор вы сможете только кровью.

Слушая обвинительную речь Гипероха, Леарх побледнел. Подвергнуться подобной опале было самым большим позором для любого гражданина Спарты. Аристодем же выслушал эфора-эпонима с презрительной усмешкой на устах. Он нисколько не сомневался, что эфоры поступят именно таким образом. Это была единственная действенная мера, способная заткнуть им рот.

Вперед выступил лохаг Амомфарет.

— Сдайте свои плащи! — приказал он, стараясь не встречаться взглядом с Леархом и Аристодемом.

Те молча повиновались.

Красный военный плащ был гордостью каждого спартанца, символом его воинской чести.

— Ступайте! — повелел Гиперох.

Леарх вышел из эфорейона с опущенной головой и красным от стыда лицом. Что сказал бы ему отец, будь он жив сейчас! Как ему теперь показаться на глаза матери!

Аристодем покинул эфорейон, насвистывая веселую песенку, всем своим видом показывая, что он ничуть не расстроен случившимся. Более того, он еще сильнее укрепился в своем презрении к эфорам!

Глашатаи, выполняя волю эфоров, до самого вечера ездили верхом на лошадях по улицам Спарты, объявляя во всеуслышание постановление властей считать «задрожавшими» двух бывших гонцов Леонида.

Несмотря на это Булис, встретивший Аристодема на площади перед эфорейоном, пригласил его к себе домой. В прошлом Булис не раз участвовал в походах вместе с Аристодемом, не единожды стоял с ним плечом к плечу в боевом строю, поэтому он знал, что тот никогда не был трусом. Посланцам эфоров, пришедшим домой к Булису, чтобы оштрафовать его, рабы вручили серебряные монеты, вымазанные в ослином помете.

Посланцы долго возмущались неуважением, какое проявил Булис к властям Лакедемона, но все же взяли деньги, завернув их в тряпку.

Поступок Булиса пришелся по душе многим друзьям Аристодема, которые тоже нисколько не сомневались в его храбрости. Доходило до того, что, где бы ни появлялся Аристодем, к нему непременно подходили знакомые и родственники, чтобы поздороваться с ним или просто перекинуться парой слов. Затем все эти люди шли в эфорейон и платили штраф, стараясь делать это в присутствии эфоров. Иные даже платили штраф по нескольку раз, желая досадить эфорам. Разговоры о том, что Леонид погиб по вине эфоров, продолжали ходить по Спарте.

Леарху предоставила приют Горго, понимавшая, что уж ее-то власти оштрафовать не посмеют. Эфоры действительно ничем не побеспокоили вдову Леонида за такой ее поступок.

Тем не менее эфоры не бездействовали. При всяком удобном случае эфоры упрекали Астидамию в том, что ее сын опозорил память о ее муже, воинская доблесть которого всегда вызывала восхищение у лакедемонян.

Однажды, выждав, когда Горго отлучилась из дому, Астидамия встретилась с сыном. Беседа у них получилась короткой.

Астидамия сказала, что Элла родила сына, дальнейшая судьба которого будет незавидной, если Леарх не искупит свой позор. С этими словами суровая спартанка вынула меч, спрятанный под одеждой.

— Ради памяти о твоем доблестном отце и ради твоего сына, Леарх, — со слезами на глазах промолвила Астидамия, протянув ему клинок.

Леарх взял меч, удалился на берег Эврота и там покончил с собой.

В тот же день глашатаи объявили по всему Лакедемону, что Леарх, сын Никандра, совершил доблестный поступок, смыв свою вину кровью. Все обвинения в трусости с Леарха были немедленно сняты.

* * *

Симонид находился в Коринфе, когда пришла горестная весть о захвате персами Фермопил и о гибели Леонида со всеми его людьми.

Первыми об этом рассказали коринфяне, уходившие вместе с Леонидом к Фермопилам и вернувшиеся домой. Оправдываясь перед согражданами, Антенор, предводитель коринфского отряда, говорил, что, если бы все эллинское войско осталось в Фермопилах, тогда остались бы и коринфские гоплиты. Еще Антенор говорил, что Леонид до последнего момента надеялся, что к нему на помощь вот-вот подойдет спартанское войско, но этого не произошло.

Военачальники из других союзных отрядов, проходивших через Коринф в города Пелопоннеса, прямо заявляли, что они были готовы защищать Фермопилы до последней возможности, но приказа умирать им никто не давал.

— Лакедемоняне дорожат своей воинской доблестью, вот почему Леонид не пожелал оставить Фермопилы, — сказал Алким, сын Латрия, из аркадского города Паллантия. — Но если бы эфоры прислали приказ об отходе, тогда отступил бы и Леонид.