О чем говорят президенты? Секреты первых лиц - Вячеслав Кеворков

— Так что будем делать?

— Предлагаю путь незамысловатый, но прямой…

Андропов слушал внимательно, затем поднялся из кресла, обошел стол и, подойдя к Боярову, пожал ему руку.

— Проводите мероприятие, но учтите, нам нужна ясность, как можно быстрее. Поэтому прошу вас, Виталий Константинович, не затягивайте. — Он постоял секунду молча. — Мы должны успеть сделать массу полезных дел, а, как видите, приходится заниматься… — Он махнул с отчаянием рукой.

В результате было принято решение: организовать очную ставку, на которой К. выскажет все свои подозрения, а мне будет предоставлена возможность опровергнуть их. Присутствующим же на этой встрече будет дана возможность определить степень моей виновности. С другой стороны, К. был предупрежден о том, что если в результате встречи его подозрения в моей адрес не подтвердятся, то будут сделаны выводы не в его пользу. К счастью, мир населен не только людьми интригующими, но и думающими. Один коллега, прибывший в Берлин по своим делам, сообщил мне конфиденциально, с чем связан мой срочный вызов в Москву. Отложив все встречи на неопределенный срок, мы не в самом лучшем расположении духа вылетели в Москву. Произойди такое лет 30–40 назад, нам уже на аэродроме надели бы наручники, а дальше еще хуже. На сей раз даже всегда исправный шофер опоздал.

А еще день спустя, рано утром, ровно в 10 часов, в назначенное время я вошел в кабинет моего нового шефа-куратора. Кабинет был пуст. «Видимо, зрители придут несколько позже, — подумал я, — а пока вопросы будет задавать хозяин кабинета». Откровенно говоря, меня несколько смутило доброжелательное выражение лица Боярова и даже улыбка, с которой он меня встретил, плохо сочетавшиеся с темой предстоящего разговора. Вдобавок ко всему, он предложил мне чашечку кофе. А после третьего глотка, сделанного мною, заговорил сам.

— Мы вызвали вас не случайно.

— Догадываюсь.

Он почему-то улыбнулся и продолжил:

— Ваш непосредственный начальник генерал К. сделал руководству Управления серьезное заявление, касающееся вас. — Он отпил кофе и добавил: — Очень серьезное. Поэтому Юрий Владимирович дал указание: провести в присутствии руководства Управления и партийных органов между вами и генералом К. очную ставку, по результатам которой мы должны были принять решение в отношении вас. Встреча эта была запланирована на сегодня в 10 часов здесь, у меня в кабинете. — Он вновь отпил из чашки. Я к своей не притронулся, а мучительно обдумывал, почему он говорил в прошедшем времени, и терпеливо ждал, успокаивая себя тем, что если бы была подана еще и закуска, то пауза продлилась намного дольше. — Как видите, встреча не состоялась.

— Надеюсь, не по моей вине? На сей раз я пришел точно. (Признаться, за мной водился грех являться на разного рода совещания и заседания с опозданием.)

— На сей раз — да. Поэтому вы здесь ни при чем. — Он вновь сделал два глотка. — Час тому назад позвонил К. и сказал, что он отказывается участвовать в этом «поединке».

— В очной ставке, — решил я подкорректировать.

— Я воспроизвожу точно текст сказанного.

Мне ничего не оставалось, как пожать плечами.

— Как же это могло произойти? Ведь он неглупый человек.

— Неглупый человек руководствовался устаревшими понятиями, когда подозрение автоматически переходило в наказание, и не учел, что времена изменились. Вот вам и плачевный результат.

— Так что же будем делать?

Опять неторопливый глоток из чашки.

— Вы немедленно вылетаете обратно в Германию и продолжаете выполнять порученное вам задание. А в остальном мы тут сами разберемся.

Через некоторое время К. отправили на периферию, а затем уволили в запас. Некоторое время спустя врачи поставили ему диагноз — сердечная недостаточность, от которой он вскоре и скончался. Вдова с трудом перенесла эту утрату. Говорят, что она полностью отказалась от светской жизни и нашла покой в религии.

Работу конференции, как и полагается, подытожил прием, который, словно мазок маэстро, должен был придать картине, написанной учениками, завершенный вид. В какой-то момент я ощутил удовлетворение от поездки в США, пребывания в Вашингтоне и общения с интересными людьми. Безусловно, это были не те американцы, с которыми я общался в 1945 году в Германии в конце войны. Правда, и я был уже не тот, что более полувека назад, и не только внешне. Я стал более прагматичным и безрадостным, особенно после распада великой державы— моей страны. У американцев никогда и ничего не распадалось. Лишь кризис иногда взбадривает их и заставляет задумываться о путях его преодоления. Большинство американцев родились не в Америке, и меня восхищает их патриотизм без Родины. Насколько он глубок, понять трудно. И, тем не менее, приводит в восторг преклонение перед флагом, на который американцы готовы молиться, как наши предки-язычники на огонь и воду.

Однажды я встретил в Вашингтоне мальчишку, у которого на штанах зияла заплата со звездами на небесно-синем фоне по количеству штатов США. Но самый большой восторг вызвал у меня громадный мусоросборщик, который ранним утром медленно, подобно черепахе, полз по улице Вашингтона, засасывая в свое чрево нечистоты, оставленные жителями города на улице. И при этом на радиаторе у мусоросборщи-ка гордо развевалось громадное полотнище американского флага. Я искренне завидую американцам. В то время, как мы усердно и с наслаждением вымазываем человеческими отходами наше прошлое, не жалея и настоящее, американцы даже нечистоты с улиц столицы убирают под флагом страны. И это не указание мэра города, а их внутренняя потребность.

Я был доволен прошедшей конференцией и тем, что она закончилась. Воспоминания, навеянные людьми, с которыми я встречался, постепенно отступали назад и занимали свое обычное место в памяти, за исключением одного — страшная судьба всей семьи и самого дипломата-перебежчика Шевченко. Трагическое плохо сочетается с презрением, но в данном случае именно это имело место. И я никак не мог освободиться от этого симбиоза. Однако судьбе было угодно, чтобы я еще раз до убытия из Америки встретил эту фамилию. Признаюсь, мне показалось тогда, что это какое-то наваждение сверху и что двух Шевченко в течение одних суток для меня одного многовато.

Самолет из Вашингтона вылетал далеко за полдень, а езды до аэропорта из американской столицы максимум час. Чтобы не проводить бессмысленно время в гостинице, мы с женой решили после легкого завтрака совершить небольшую ознакомительную прогулку по району, прилегающему к гостинице.

Сделав небольшой круг по скучным улицам с невыразительными виллами и строениями, не обремененные впечатлениями мы почти приблизились к гостинице, как перед нами неожиданно предстал достаточно величественный и эмоциональный памятник. На высоком гранитном пьедестале — фигура стройного человека в разметавшейся от ветра одежде рванулась вперед. Такие эмоции может вызвать только стремление к свободе. Человек на пьедестале явно был не негритянского происхождения, поэтому, еще не подойдя близко, я удивился: кто из белых американцев мог за короткую историю так стремиться к тому, что они имели с лихвой почти с самого начала. Поскольку пьедестал поднимался четырьмя ступеньками вверх, издалека я начал читать надпись: «Мемориал был воздвигнут с одобрения 86-го конгресса США в соответствии с положением такого-то закона и подписан 34-м президентом Соединенных Штатов. Памятник воздвигнут американцами украинского происхождения». Я взглянул на силуэт стремительно шагающего по жизни молодого человека. Он смотрел вперед, а я стоял внизу у его ног, поэтому наши взгляды не встретились, и я, подогреваемый любопытством, вернулся к надписи. «Шевченко»— бросилось мне в глаза. Фамилия дипломата беглеца, мрачную историю семьи которого я накануне выслушал. «Борец за освобождение Украины от ига России». Прошло всего четыре года после его смерти, и уже такой грандиозный памятник. С другой стороны, я совершенно забыл, что он действительно украинец. И все же, то, что он преследовал меня в Америке, показалось мне навязчивым. Я плохо знал историю Андрея Шевченко, никогда его не видел, и все равно этот молодой, красивый, уверенно шагающий по жизни человек, сработанный из гранита, показался мне совершенно не способным на кучу предательств, совершенных, в том числе и по отношению к семье, на его Родине.