Ведьмина доля - Дарья Гущина

Я смотрю, затаив дыхание. Мумия Аллы на скамейке. Трещины на асфальте. Слепяще-яркий солнечный день. Центр города. Верховная, хмурясь, неспешно обувается, накидывает на плечи пальто и парой тихих слов укрепляет «отвод глаз». До позднего вечера, до прихода Аспида. И он увидит и позвонит Раяне. И Раяна назначит мне встречу рядом, зная, что я под колпаком. И… Аспид давно всё знал и плясал под дудку тети Фисы. И Раяна после первой же ведьмы поняла, что ее сливают, и попыталась отгородиться мной, чтобы выиграть время, да наблюдатели тоже всё знали. Почти всё. И только я, как самое однозадачное существо…

А Верховная, закончив с волшбой, вдруг поднимает голову и смотрит на меня в упор. А я… сижу на дереве. И она улыбается.

— Здравствуй, Ульяна, — говорит мягким сопрано, — не ожидала? — и поджимает губы, а глаза смотрят грустно: — Это было задумано и спланировано давно, кроме одного, — она кивает на асфальтовые трещины. — Кроме того, что история повторяется в последний раз.

Я открываю рот, но сказать ничего не успеваю. Тетя Фиса, поминутно озираясь, начинает торопливо объяснять:

— Тюрьму невозможно разрушить, но ее можно раз и навсегда запереть в мире мертвых. И снять с нас проклятье ослабления. Пламя показывало и рассказывало, что нужно сделать, но наблюдатели, черти недоверчивые, боялись остаться без хуфий стародавних — боялись использовать всех. И остаться без защиты — и от нечисти, и… от нас. Древний уговор: стародавние заплатили хуфиями за возможность жить и работать.

С одними договорились, а с другими — не смогли, и начались проблемы…

— Тюрьму создали по требованиям наблюдателей, — продолжает она. — Задача хуфий — держать ее в мире мертвых, а Пламя питает их силы. Но одного тогда не учли — свойств Пламени. Оно горит в хуфии, как и в Верховной, сто шестьдесят лет, а после покидает мертвую оболочку и ищет новую. И заранее, ощущая изношенность хуфии и грядущую свободу, перестраивает живых ведьм под себя — пытается сделать из светлых природных темных, калеча «угли» сильных или убивая слабых. А когда приходит время, Пламя рвется наружу и тащит тюрьму за собой. И его темная сила рвет ткань миров.

Однако…

— Хуфии имеют замечательное свойство — вбирают любую силу и способны долго ее держать. И Пламя способны перехватить налету прежде, чем оно доберется до живой цели. Чтобы собрать всё Пламя, нужно штук пять-шесть хуфий, а наблюдатели каждый раз присылали одну. И она не выдерживала напора, разрушалась. А подходящих ведьм было — раз-два и обчелся, — тетя Фиса тяжело вздыхает. — Пламя стародавних, вырываясь в мир живых и чуя ведьм, убивало, Ульяна. И, как ни парадоксально, приходилось загонять его обратно, наспех обновляя хуфий-стражей и их задачи. Жертвами.

Мне стало нехорошо. А мертвым ли проводником стала бы моя хуфия?..

— Но в этот раз всё будет иначе, — карий взгляд тети Фисы стал жестким. — Глава наблюдателей не допустит смерти брата. А он погибнет. Пламя стародавних учует живую оболочку и разорвет его на куски, если собой не закроет хуфия. А она пока одна — та, что привел твой отец, и настроена на Зою. А если он не спустится в тюрьму, его поглотит мертвая сила зеркала.

Я потрясенно молчала. При всей неприязни к Гоше мне совершенно не хотелось, чтобы… И остро кольнуло чувство территории. И ощущение объекта, которому (не) повезло оказаться в ее границах.

— Слушай, Ульяна. Да, — Верховная безумно улыбнулась, — я умерла, и больше нет запретов Пламени. Слушай. Мир мертвых огромен, но ключ найдет прямую дорогу к тюрьме и откроет врата. Зеркало отражает незримое, и нашему наблюдателю придется искать Пламя. Оно, покинув оболочки, может таиться где угодно и быть невидимым. И в том мире Пламя не так активно, как здесь. Камень — Римма — связь с миром живых: она подпитает обоих и вернет обратно. А остальное сделают хуфии. Соберут Пламя. Если оно вырвется сюда, то убьет многих, прежде чем найдет подходящие оболочки.

…и, если не удастся собрать и вынести, то хотя бы заново разжечь его в стражах — до худших времен…

— Сейчас Пламя — это мощный поток неподконтрольной энергии, который пропитал собой тюрьму, каждый ее камень. Я его задержу, но на тот же срок. Если Пламя не собрать в хуфиях, история повторится. Снова. И его должны собрать и вынести. Уля, — веским басом: — Ты туда не полезешь, поняла? Займись Раяной. Найди ее логово — и ее хуфий. Костьми ляг, но не пускай ее в тюрьму. Если она заберет себе Пламя… Ульяна, одно Пламя для хуфии — это мощь тринадцати стародавних Верховных. Хуфий-сторожей — двенадцать. Понимаешь?

— А не лопнет ли? — у меня наконец прорезается голос. Испуганный.

— Из хуфии можно вытянуть силу дозировано и напитать «уголь». Или создать. Мужчине-магу, например. Вот за что её столько лет прикрывали. Вот за что она столько лет цеплялась, — карий взгляд стал угрожающим: — Умри или убей, но от Раяны избавься и не отдавай ее наблюдателям, поняла?

— Да, теть, — отзываюсь смиренно и добавляю укоризненно: — Но почему же так поздно?..

— Поздно? — переспрашивает Верховная и щурится смешливо: — Нет, не поздно, дорогая. Самое время. Тюрьма на пороге, и все раскроются, начнут рисковать и ошибаться. И тут-то мы их и возьмем тепленькими… ты возьмешь, — и ее улыбка меняется, светлеет и добреет. И тетя Фиса мягко добавляет: — Ты. Я всегда в тебя верила, Уля. Ты — истинная ведьма. Из тех, кто делает свое дело не за деньги, не потому, что должна, а потому что не можешь поступить иначе. Не можешь не защитить, не спасти, пройдя мимо… Я очень тобой горжусь. Всегда гордилась. Конечно, такие вещи нужно говорить, пока мы еще живы, но на слова никогда нет времени. А потом становится поздно. Слишком поздно.

К моему горлу подкатывает горький комок. Да, даже слишком…

— Прощай, дорогая. Не поминай лихом. И не суди строго, — Верховная подмигивает задорно и кричит грозным басом: — А теперь отпусти ее! Отпусти, она здесь не останется!

Стремительно исчезает ощущение ладоней на макушке, перед глазами темнеет, и я понимаю, что… лечу. И откуда-то снизу снова кричат, предупреждая:

— Уля, воздух!..

Я открыла глаза, зависнув в позе парашютиста в полуметре от задранной Гошиной головы. Вдохнула-выдохнула, приходя в себя и… прощаясь, и позволила себе рухнуть на землю. Вернее, на наблюдателя. Чтобы опрокинуть его на землю, сжав коленями бока, а пальцами — горло, и прошипеть:

— Значит, я — подарок?

По смуглому лицу опять расплылась виноватая мина, но на сей раз я не купилась. И нечисть во мне жаждала крови и мести, но ведьма…

— Барыня признает только… вести с полей, — оправдался он. — Конечно, получаса ей мало — недели на две задержать может, но… — и кашлянул, сдул с глаз челку и продолжил: — Предупредил — и ты бы отказалась, а так узнала много важного и нужного.

— Что ж ты за зараза-то такая, а? — протянула я тоскливо. — За методы тебя хочется придушить и прикопать, а за результаты… иногда поблагодарить.

— Не возражаю, — наблюдатель враз расслабился и щедро разрешил: — Можешь даже поцеловать. Мне будет приятно.