Скромный герой - Марио Варгас Льоса

Когда Хустиниана вышла, дон Ригоберто ухватил Фончито за плечи и пристально всмотрелся в его глаза. Он смотрел ласково, но настойчиво, а речь его стала неуверенной, просительной.

— Фончо, Фончито, дорогой сынок, я прошу тебя, умоляю: ради всего святого, скажи, что весь твой рассказ — это неправда. Что ты все придумал. Что ничего не было. Скажи, что Эдильберто Торреса не существует, и ты сделаешь меня счастливейшим человеком на земле.

Ригоберто увидел растерянность на лице сына. Фончито сильно, до синевы, закусил губу.

— О’кей, папа. — Фончито говорил теперь не как ребенок, по-взрослому. — Эдильберто Торреса не существует. Я его выдумал. Я больше никогда о нем не заговорю. Теперь я могу идти?

Ригоберто молча кивнул. Отец смотрел сыну вслед, и у него дрожали руки и сжималось сердце. «Несмотря на всю мою любовь, на все усилия, мне никогда его не понять, — подумал Ригоберто, — он так и останется для меня неразрешимой загадкой».

Перед встречей с гиенами Ригоберто зашел в ванную и умыл лицо холодной водой. Ему никогда не выбраться из этого лабиринта: все новые и новые коридоры, подвалы, повороты и развилки. Неужели жизнь так и устроена: что бы ты ни делал, непременно приведет тебя в пещеру к Полифему?[55]

В гостиной сыновья Исмаэля Карреры дожидались его стоя. Оба были в костюмах-тройках и при галстуках, как и всегда, однако, к удивлению Ригоберто, вид у них был вовсе не воинственный. Действительно ли они ощущают себя побежденными, жертвами — или просто переменили тактику? Какие у них намерения? И Мики, и Эскобита сердечно приветствовали хозяина дома, похлопывали по плечу и старались выказывать раскаяние. Эскобита извинился первым.

— Я очень плохо себя вел в последний раз, когда был в этом доме, дядюшка, — скорбно забормотал он, потирая руки. — Я вышел из себя, наговорил кучу глупостей и оскорблений. Я был как шальной, полубезумный. Приношу тысячу извинений. Еще и сейчас голова у меня мутная, я много недель подряд не сплю, принимаю успокоительные таблетки. Жизнь моя превратилась в сплошную муку, дядюшка Ригоберто. Клянусь, мы никогда больше не проявим к тебе такого неуважения.

— Сейчас у нас у всех головы мутные, и это многое оправдывает, — признал дон Ригоберто. — Последние события всех нас выводят из себя. Я не держу на вас зла. Присаживайтесь и давайте побеседуем. Чем я обязан вашему визиту?

— Мы больше так не можем, дядюшка, — вздохнул Мики. Он всегда казался более серьезным и рассудительным в этой парочке, по крайней мере в речах. — Жизнь наша сделалась невозможной. Тебе это, наверное, известно. Полицейские считают, что это мы похитили или убили Армиду. Нас допрашивают, нам задают самые оскорбительные вопросы, за нами день и ночь следят. У нас вымогают взятки, а если мы не даем, то заявляются с обыском. Как будто мы — преступники в сговоре, ну, ты понимаешь.

— А газеты, а телевидение, дядюшка! — подхватил Эскобита. — Ты видел, какой грязью нас поливают? Каждый день и каждый вечер во всех новостях. Мы и насильники, мы и наркоманы, а с таким прошлым вполне возможно, что мы виновны и в исчезновении этой дерьмовой чоли!

— Если ты будешь оскорблять Армиду, которая — нравится тебе или нет — теперь приходится тебе мачехой, то это плохое начало, Эскобита, — пригрозил дон Ригоберто.

— Ты прав, и мне очень жаль, однако я сейчас плохо контролирую то, что говорю, — снова извинился Эскобита. Мики вернулся к своей дурной привычке грызть ногти; он занимался этим делом с остервенением, не переставая, обрабатывая палец за пальцем. — Ты не представляешь, как страшно стало читать газеты, слушать радио, смотреть телевизор. На нас днем и ночью клевещут, обзывают дегенератами, бездельниками, кокаинистами и еще всякое в таком же роде. В какой стране мы живем, дядюшка!

— И совершенно бесполезно затевать суды, отстаивать свое доброе имя: нам отвечают, что это значит посягать на свободу печати, — пожаловался Мики. Он непроизвольно улыбнулся, но потом снова посерьезнел. — В общем, всем понятно: журналистика живет за счет сенсаций. Хуже обстоит дело с полицией. Тебе не кажется подлостью, что после того, как поступил с нами папа, теперь нас еще и обвиняют в исчезновении этой женщины? Нам ограничили свободу перемещения, пока продолжается расследование. Мы не можем даже выехать из страны, а как раз сейчас в Майами начинается «Open».

— Что такое «Open»? — с интересом спросил Ригоберто.

— Чемпионат по теннису «Sony Ericsson Open», — пояснил Эскобита. — Ты разве не знал, дядюшка, что Мики — король ракетки? Он выиграл кучу призов. Мы обещали вознаграждение тому, кто поможет отыскать Армиду. Каковое — но это между нами — мы даже не сумеем предоставить. Нам просто нечем расплатиться, дядюшка. Вот так, по правде, обстоят наши дела. Мы теперь — голытьба. Ни у Мики, ни тем более у меня не осталось и жалкого медяка. Только долги. А поскольку нас так зачмырили в прессе, нет ни банка, ни ростовщика, ни друга, который простил бы нам хотя бы сентаво.

— Нам уже нечего ни продавать, ни закладывать, дядюшка Ригоберто, — добавил Мики. Голос его так дрожал, что каждое слово шло через паузу, и моргал он беспрерывно. — Без денег, без кредита, а вдобавок еще под подозрением в похищении или убийстве. Вот почему мы к тебе пришли.

— Ты — наша последняя надежда. — Эскобита ухватил хозяина дома за руку и сжал со всей силы. Глаза его увлажнились. — Пожалуйста, дядюшка, не подведи нас.

Дон Ригоберто не мог поверить своим глазам и ушам. Близнецы утратили свою привычную наглость и самоуверенность, они казались беззащитными, напуганными и молили о милосердии. Как быстро все переменилось!

— Мне очень жаль, что все у вас так складывается, племяннички. — Ригоберто впервые не вкладывал иронии в это слово. — Я знаю пословицу: чужая беда только дураков утешает. Однако подумайте, по крайней мере, насколько хуже сейчас приходится несчастной Армиде. Разве не так? Ее убили или похитили — вот это настоящая беда, вам так не кажется? С другой стороны, я тоже могу считаться жертвой всяческих несправедливостей. Вспомните, например, как вы обвиняли меня в пособничестве, в результате которого бедняга Исмаэль женился на Армиде. Знаете, сколько раз мне приходилось давать показания в полиции и в судебном участке? Знаете, что несколько месяцев назад нам с Лукрецией пришлось отложить уже оплаченное путешествие по Европе? Я все еще не получаю пенсию от компании, потому что вы чинили мне всевозможные препятствия. В общем, если мы примемся считать наши потери, счет выйдет равный.

Гиены слушали молча, склонив голову, понуро и растерянно. Снизу, с набережной Барранко, до Ригоберто донеслась странная музыка. Снова насвистывает точильщик ножей? Кажется, эта парочка его притягивает. Мики грыз ногти, а Эскобита неторопливо и размеренно покачивал левой ногой. Да, это была флейта точильщика. И Ригоберто был рад ее услышать.

— Мы заявили на тебя от отчаяния, дядюшка, папина женитьба свела нас с ума, — сказал Эскобита. — Клянусь, нам страшно жаль, что мы доставили тебе столько проблем. Дело с твоей пенсией теперь, я думаю, продвинется очень быстро. Как ты знаешь, мы теперь не имеем к компании никакого отношения. Папа продал ее итальянцам. А нас об этом даже не известил.