Похищение Муссолини - Богдан Сушинский

— Фриденталь. В Заксенхаузене. Я не знаю подробностей. Не обязан знать, — уточнил Родль. Худощавый, подтянутый, он чем-то напоминал Штуберу юного курсанта юнкерского училища. — Однако мне доподлинно известно, что всех лиц, вызванных сюда подобно вам, сразу же направляли именно во Фриденталь. И ни один из них не был принят Скорцени. Да они, собственно, и не пытались прорываться к нему.

— Гауптштурмфюрер Скорцени — мой однополчанин. Вместе воевали в составе дивизии «Рейх».

— Вот оно что! Тогда могу сказать вам, что через несколько минут Скорцени должен навестить один генерал, командир корпуса. Только поэтому гауптштурмфюрер и не смог принять вас. Замечу также, что сейчас у него слишком много работы.

— Спасибо, оберпггурмфюрер. Мне тоже не хочется верить, что Скорцени способен забыть старого друга.

— На него это не похоже.

— Если меня будут разыскивать — вот берлинский адрес. — На листочке из записной книжки Штубер написал адрес и телефон и положил его на стол перед адъютантом. — Вряд ли есть смысл тащиться во Фриденталь, если завтра, на рассвете, мне предписано явиться на аэродром Рангсдорф.

— Главное, чтобы вы вовремя явились на аэродром, — невозмутимо пожал плечами Родль. — В конце концов, если я верно понял, в предписании, врученном вам на аэродроме, не было указания во что бы то ни стало явиться во Фриденталь.

— Совершенно верно.

— Однако минуточку, — Родль куда-то позвонил и с просветленным лицом сообщил Штуберу, что во Фридентале собирались только те, кто прибывал вчера. Сегодня же вся группа встречается в офицерском отеле аэродрома Рангсдорф, что под Берлином.

Вилли поблагодарил его. Это уточнение сразу изменило ситуацию. И не важно, что оно так и не прояснило причину вызова. Очевидно одно: Скорцени задумал какую-то серьезную акцию.

Конечно, любопытство разгоралось. Куда их могут перебросить: на Запад, на Восток, в Россию? Если в Россию, тогда его появление здесь вполне оправдано и объяснимо. В кулуарах абвера и СД давно ходят слухи о том, что готовится большая группа диверсантов для заброски в районы металлургических центров России — Магнитогорска, Челябинска, Куйбышева, которая серией террористических актов должна резко уменьшить военный потенциал врага.

При воспоминании об этом Штубер нервно передернул плечами. Он не скрывал, что является яростным противником подобных экспедиций. Действия нескольких мобильных групп в данном случае могли принести значительно больше пользы, чем любые массированные налеты авиации, — это он понимал. Однако понимал и другое: на такие операции бросают смертников. Как принесенных в жертву барашков в ритуальные котлы.

Так вот, больше всего он побаивался именно таких котлов, где жизнь даже опытнейшего диверсанта ни во что не ставилась: Словом, в такой операции его бывший Однополчанин Скорцени, которому однажды в Югославии, в неожиданной стычке с партизанами, в рукопашной, он спас жизнь, мог бы обойтись и без него.

Окутанная сероватой дымкой вершина горы Абруццо, казалась каменистым островом посреди заснеженного океана, а едва просматривавшиеся зеленовато-бурые склоны соседних гор представали всего лишь остовами потерпевших крушение кораблей, сам вид которых убеждал пленников вершины Абруццо, что ни одно судно к их берегам пристать уже не сможет. И спасения им ждать неоткуда.

Именно с этой мрачной мыслью: «А ведь спасения-то ждать больше неоткуда» Бенито Муссолини и вышел из единственного строения, высившегося на плоской, слегка наклоненной к югу вершине горы — туристского отеля «Кампо Императоре». Холодный горный воздух сразу же заставил дуче поежиться. Однако легкое черное пальто он не застегнул и черная шляпа с неширокими, изжеванными полями так и осталась по-вороньи неуклюже сидеть на облысевшей макушке его головы.

Пройдя между гнездами стоящих у входа пулеметов, бывший премьер поднялся на возвышавшийся посреди горной равнины небольшой холм и принялся медленно, почти не поворачивая головы, осматривать огромные, разбросанные по зеленым лужайкам, коричневатые валуны; тропу, ведущую к скрытой за выступом скалы площадке подвесной канатной дороги; гребни скалистых утесов, кое-где окаймлявших вершину, словно остатки фальшборта, — полуразрушенную палубу.

После того как дуче был доставлен сюда, ему впервые дали возможность выйти из отеля, чтобы подышать свежим воздухом и осмотреть место своего заточения. И теперь, все еще не поняв, где, в какой же части страны он находится, Муссолини чувствовал себя так, как мог чувствовать разве что Робинзон Крузо во время первого осмотра своего острова-спасителя.

«Черт бы побрал этого Бадольо! — вспылил Муссолини. — Куда же он загнал меня? Что за вершина? Как долго они собираются держать меня здесь, скрывая от народа и всего мира?»

Появившийся вслед за дуче капитан карабинеров Ринченци остановился чуть в стороне от арестованного и, с любопытством взглянув на него, так и не смог отвести взгляда.

Капитану не было еще и тридцати. Он никогда в жизни не видел Муссолини, никогда не оказывался среди тех, кому выпало слушать его речи на площадях. И даже здесь, на Абруццо, несмотря на то что капитан уже четвертый день пребывал в охране Муссолини, столь близко к дуче, да еще наедине с ним, он оказался впервые. К тому же никто не мешал ему. Большинство солдат батальона еще спали в номерах отеля, показавшимися им куда более комфортабельными, чем казарма, или несли службу в вестибюле на этажах.

Бойцы наружного охранения, сидевшие в выложенных из камней гнездах, хотя и поглядывали на дуче и своего капитана с нескрываемым любопытством, тем не менее вели себя настолько неслышно, словно их вообще не существовало. Ненависти к своему недавнему кумиру они не ощущали. Но страх из своих душ тоже изгнать пока не могли.

— Так где это мы находимся, капитан? — глухо спросил дуче, лишь мельком взглянув на карабинера.

— Не понял вопроса, синьор.

— Я спрашиваю, что это за гора? В какой стороне от Рима?

«Неужели ему до сих пор не объяснили, куда его привезли?»

Но, вспомнив, что инспектор тайной полиции синьор Полито, отвечавший за охрану Муссолини перед самим маршалом Бадольо, вообще запретил кому-либо общаться с арестованным и сам тоже не вступал ни в какие разговоры с ним, решил, что, очевидно, так оно и есть: дуче все еще остается в неведении относительно места своего заключения.

— Горный массив Гран Сассо. Разве вы до сих пор не поняли этого?

— Ах, Гран Сассо, — горделиво кивнул Муссолини. — Вот оно что. — И, вскинув подбородок, устремил свой взор куда-то в поднебесье.

— Гран Сассо. Гора Абруццо, — это все, что я могу сообщить вам, — добавил капитан. И был заметно ущемлен тем, что дуче никак не отреагировал на его слова. Будто не понимал, что ему сообщили значительно больше того, что имели право сообщить.

Ринченци прекрасно знал, что в батальоне, как и вообще в Италии, к Муссолини относятся по-разному. Одни все еще обожествляют, даже сейчас, тайно; другие ненавидят, но тоже тайно, стремясь не очень-то выдавать свои чувства, ибо кто скажет, как развернутся события дальше; третьи же, наиболее отчаянные, к которым капитан причислял и себя, воспринимали дуче с мрачной иронией. Этот несостоявшийся вождь был для них как бы образом несостоявшейся Великой Италии, войска которой, будь то на Восточном фронте, на Балканах или в Африке, представали перед миром всего лишь жалким подобием тех мужественных легионов, к памяти, славе и чести которых всегда столь упорно апеллировали их дуче и большая часть прессы.