Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

где было 13 человек, она, на 13-й месяц совместной жизни, 13-го числа умерла. Он мне это рассказал, но я рассмеялся над этим суеверием.

На другой или третий день он почувствовал себя скверно. У него, вследствие грязи, выскочил нарыв на губе и начался жар. Это было 9 марта. Его положили в повозку. Оперировать его сразу не догадались или не смогли, началось воспаление, и из Шенджия его вывезла Н. П. Щетинина уже тяжело и безнадежно больным.

Привезли его к нам в хату. В ней было две комнаты. В одной думали поместиться мы, десять мужчин, уставших и продрогших с похода, в другой, маленькой, должны были спать сестры Энгельгардт; с приездом Шеншина пришлось его положить в эту комнату, а сестрам предоставили кровать за занавеской. Мы же разместились на полу, вповалку. Шеншин стал тринадцатым. Сестры, несмотря на усталость, ухаживали за больным и спали по очереди. Мы же, обрадованные теплу, раздобыв водки, согревшись, завалились спать.

Ночью меня разбудил голос сестры Веры:

– Борис Алексеевич, Шеншину плохо, я не могу с ним справиться.

Я вышел к ней. На кровати лежал этот больной, еще так недавно красивый и сильный человек. Все лицо его было раздуто; губы занимали чуть ли не половину нижней части лица, глаза почти не видели за опухшими синими веками. Он метался на кровати и делал усилия встать. Он был в бреду. Руки его были точно восковые и слабые. Я обратил на них внимание сестры. Это были руки покойника. Кое-как мы успокоили его, переложили на другой бок, и он опять впал в забытье. Это было около 4 часов утра.

Я ушел спать тяжелым сном под мой burberry, имея под головой мой милый чемодан. Но я сразу заснуть не мог. Кто-то стучал в забор. Я вышел к дверям и увидел в снежном тумане двух всадников, спрашивающих дорогу. Кругом уже не было весны. Все было покрыто снегом. Метель кончилась, но снег, уже мокрый, шел безостановочно.

Я как мог указал им, но посоветовал вернуться к центру станицы, в ее управление, где они получат более верные указания. Они уехали, и только потом я узнал, что эти всадники спрашивали направление в станицу, занятую большевиками. Очевидно, это был большевистский разъезд, потерявшийся в метели.

Утром, часов в девять Татьяна Э. сменила Веру, которая легла спать на кровати в нашей комнате. Усталая от похода, вымокшая, всю ночь просидевшая с беспокойным больным, она заснула тупым сном. Мы уже поднялись, точно забыв о вчерашнем, поели, кто-то сходил за доктором. Я стоял у окна и смотрел, как гусь, смешно падая в снегу и переваливаясь, переходил через дорогу. Татьяна Э. меня вызвала:

– Шеншин умирает, должно быть. Он стал совсем спокоен с шести часов утра, и пульс у него все хуже.

Шеншин был очень верующим человеком. Накануне один из наших спутников лейтенант Задлер сидел с ним, и Шеншин просил его прочесть ему Евангелие. Это было точно приготовление к смерти. Доктор все не шел. Было уже около двенадцати часов, когда только он пришел. Мы о чем-то шумели, но Вера Э. крепко спала. В нашу комнату вошла Татьяна Э. и тихо сказала:

– Тише, господа, Владимир Николаевич кончается.

Мы притихли, и я вышел за ней. Был первый, тринадцатый час. В это время я услышал крик Веры Э. и вернулся к ним. Она сидела на кровати с испуганно-открытыми глазами и скоро говорила:

– Владимир Николаевич, не уходите, останьтесь, куда вы уходите, не уходите, умоляю вас, не надо уходить, останьтесь, успокойтесь.

Я бросился к ней, но она не видела меня и, вновь повалившись на подушку, заснула. В то время, когда мы, потрясенные этим явлением, молчали, вошла ее сестра.

– Шеншин умер, – сказала она. Мы перекрестились.

Свершилась тайна смерти. Как, почему эта спящая, разбитая девушка во сне призывала его «не уходить», почему в мгновение отлета его души какие-то нити связали ее сонный мозг с душой уходящей? Тайна смерти точно хотела открыть нам конец своего покрова, и все мы почувствовали дыхание этого призрака, посетившего сон удивительной девушки.

Ушел доктор; на другой день наши чехи сколотили из досок гроб. Мы положили большое, слабое тело с ужасным лицом и белыми руками и похоронили около церкви. Снег уже таял, и мы забросали его гроб мокрой землей и снегом; сквозь щели гроба виднелась его черная визитка. Я отметил место на кладбище у себя в записной книжке. Креста мы не поставили, чтобы не дать возможности большевикам надругаться над его трупом. Могила его осталась ни для кого не заметной. Он вошел к нам тринадцатым и в начале тринадцатого часа умер. Я смотрю на свой блокнот. Что это? Это тринадцатая страница!

* * *

Я несколько отойду назад и позволю себе рассказать впечатления от одного боя, в котором мне пришлось участвовать. Мы пришли в это большое иногороднее село поздно. Части генералов Маркова и Богаевского успешно разогнали большевиков, и мы подошли к переправе через реку Белую. Село было почти пустое. В волостном управлении, куда я зашел из любопытства, я неожиданно увидел большую лубочную картину, изображающую жизнь и подвиги Суворова.

Нам отвели большую хорошую хату, владельцы которой бежали. Как я уже говорил, местность эта поставляла много большевиков в красную армию. В печке мы нашли что-то вкусное, почти готовое, брошенное второпях хозяевами, не ожидавшими быстрого наступления армии. Нашли даже и что выпить благодаря чехам из конвоя генерала Алексеева, великим мастерам для этих розысков.

Тут же я нашел сонник. Очень хороший сонник с алфавитным указателем лиц и предметов, которые хорошо или нехорошо видеть во сне. Я открыл его на слове «журналист», и вот что я прочел: «Видеть во сне журналиста – встреча с мазуриком или с человеком, который любит что плохо лежит». Какова была моя обида! В другом месте я нашел «Всадника без головы» Майн Рида. На обложке был изображен конь, у которого дым шел из ноздрей, на нем сидел всадник, одетый в мексиканский костюм, у которого к седлу была подвязана его веселая, улыбающаяся, краснощекая, усатая голова.

Утром мы вышли к переправе. Передовые части уже вели бой на той стороне реки. Речка Белая, горная, прозрачная, быстро бежала, не скрывая артиллерийских снарядов, которые побросали в нее удиравшие большевики, у которых их было слишком много.

Неприятельская артиллерия старательно обстреливала переправу, но без особого успеха. Мост был цел. Сзади нас наша артиллерия стреляла куда-то вправо. Бой разгорался. На той стороне моста генерал Корнилов лично останавливал все повозки