Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды - Филипп Гуревич

— Да, люди вернулись, — кивнул он. — Так решилась одна проблема, и она же создала другие проблемы, которые мы тоже должны решить. — И он перешел к перечислению множества проблем: размещение, правосудие, экономика, образование, демобилизация тысяч солдат экс-РВС, возвращающихся из эмиграции, а прежде всего — «этот самый вопрос этничности».

Несколькими месяцами ранее, незадолго до начала сражений в Южном Киву, Кагаме рассказал мне две истории о военнослужащих своей армии. Один солдат, сказал он, недавно написал письмо, где рассказывал, что остался единственным из всей своей семьи, а потом узнал, какие именно люди перебили его родных во время геноцида, но решил не привлекать никого к ответу. Вместо этого он сам решил уйти из жизни, потому что не видел в ней больше никакого смысла. Это письмо было найдено после самоубийства солдата. Насколько Кагаме понял, «у него был на примете кто-то, кого стоило бы убить, но вместо этого он решил убить себя». Вторая история была об офицере, который убил троих и ранил двоих в баре. Солдаты были готовы расстрелять его за эти преступления, но он сказал: «Позвольте мне рассказать вам, в чем дело, а потом можете убить меня». Тогда солдаты взяли этого офицера под стражу, и он объяснил: «Я видел убийц, которым было позволено жить, они шлялись повсюду, и никто не предпринимал против них никаких действий. Ну я решил, что больше не могу это терпеть, поэтому убил их. А теперь давайте, делайте со мной что хотите».

Кагаме сказал мне:

— Представляете себе, что творится в мыслях у этого человека? Я не знаю. Он мог бы пойти на рынок и перестрелять сотню людей. Он мог бы убить кого угодно — такой человек, который даже не боится, что убьют его самого. Это значит, что возникла некая степень безумия. — Он немного помолчал и добавил: — Кое-кто думает, что мы должны пережить эту проблему и забыть о ней, но… нет, нет и еще раз нет, мы здесь имеем дело с людьми.

Я слышал немало таких историй — об искушении отомстить, об отказе от мщения, о неудовлетворенности местью. ОЧЕВИДНО, МНОГИЕ ВЫЖИВШИЕ НЕ РАЗДЕЛЯЛИ МНЕНИЕ КАГАМЕ О ТОМ, ЧТО МОЖНО РЕАБИЛИТИРОВАТЬ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ УЧАСТВОВАЛ В ГЕНОЦИДЕ. Так что после возвращения из Заира я спросил его, по-прежнему ли он верит, что убийц можно успешно реинтегрировать в общество.

— Думаю, нельзя опускать руки — нельзя перечеркивать таких людей, — ответил он. — Они способны учиться. Я уверен, что каждый человек где-то в своих планах на жизнь хочет мира, хочет прогресса в каком-то отношении, даже если он — обычный крестьянин. Так что, если мы сможем показать им прошлое и сказать: «Это было прошлое, которое создало для тебя все твои проблемы, и вот способ избежать его повторения», — думаю, это довольно сильно изменит их мысли. И, думаю, некоторым людям даже пойдет на пользу быть прощенными, получить второй шанс.

И он добавил:

— У нас нет иного выхода.

* * *

Когда мы снова ехали в Табу, через пару дней после знакомства с Гирумухатсе, Боско спросил меня, слышал ли я о девушке, которую недавно сожгли заживо в Кигали. Я об этом не знал, и он рассказал мне. Была такая девушка — точнее, женщина — примерно одного возраста с Боско, его знакомая. Она была на дискотеке, и к ней подошел парень. Она его отвергла. Он пригрозил, что она об этом пожалеет. Она рассмеялась. Он упорствовал. Она велела ему уйти и перестать донимать ее; сказала, что он чокнутый. Он ушел, а потом вернулся — с канистрой бензина и спичками. Погибло четыре человека. Отвергнутый воздыхатель сам был госпитализирован с ожогами. Когда его спросили, за что он убил четверых людей, он сказал, что для него это пустяки после того, что он делал в 1994 г. — он мог убивать столько, сколько пожелает.

Боско был удивлен тем, что я, журналист, не слышал эту историю. Кажется, я отреагировал на нее довольно инертно, скорее не как журналист, а как потребитель американской журналистики, у которого таблоидная диковинка — съехавший с катушек убийца, который впадает в безумие в общественном месте, — вызывает лишь отстраненное ощущение бессистемной угрозы для общества в целом: словно молния, пьяные водители или обрушение фрагментов фасадов высотных зданий. Мою прабабку на 96‑м году жизни прикончил цветочный горшок с геранью, упавший с подоконника, и, хотя такое могло случиться и со мной, я не считаю эту опасность более актуальной только потому, что это случилось с ней. Но история Боско была иной. В РУАНДЕ, НЕ УСТАВАЛ ОН МНЕ ПОВТОРЯТЬ, ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ГОВОРИТ «ГЕНОЦИД ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ЭТО СДЕЛАТЬ», СОЗДАЕТ У ЦЕЛОГО ОБЩЕСТВА ОЩУЩЕНИЕ ТОТАЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ.

Внучка Лоренсии Ньирабезы, Шанталь Мукагасана, говорила мне примерно то же самое. Я хотел услышать реакцию Ньирабезы на рассказ Гирумухатсе, но, когда я вернулся в Табу, она была не в настроении разговаривать, и Шанталь, худощавая 33-летняя женщина, овдовевшая во время геноцида и потерявшая четверых из своих пятерых детей — Мари, Марту, Марианну и Джонатана, — заполнила паузу.

— Даже если он сознается, он все равно лжец, — сказала она о Гирумухатсе. — Он лжет, если говорит, что только следовал приказам.

По словам Шанталь, этот человек был неудержимым истребителем тутси. Она сказала, что он лично наблюдал за убийством родителей своей жены, «просто чтобы получить удовольствие, глядя, как их убивают», а когда узнал, что его жена-тутси втайне подкармливает своего брата, Гирумухатсе пытался убить и шурина.

Ньирабеза обвиняла Гирумухатсе в убийстве десятерых ее ближайших родственников. Шанталь возлагала на него личную ответственность за убийство 27 ее родных. Он был руководителем, сказала она, и сам принимал участие в массовом убийстве, пользуясь маленькой мотыгой. Шанталь удалось ускользнуть от гибели вместе с месячной дочерью Альфонсиной на спине — лишь потому, что утром того дня, когда случились эти убийства, она увидела, как Гирумухатсе убил ее кузена Освальда, зарубив его мачете. После этого Шанталь спряталась в доме своей крестной-хуту. Скрываясь у крестной, она слышала, как пришел Гирумухатсе и попросил чаю — по его словам, чтобы набраться сил перед убийством отца Шанталь. Она также сказала, что сын ее крестной — один из сообщников Гирумухатсе — «зашел за дом наточить мачете, но его мать запретила ему убивать меня». Потом крестная сказала Шанталь, что ее сын убил мать Шанталь. И вот теперь ее крестная с сыном вернулись из Заира.

Все описанные Шанталь убийства произошли за пару дней в одном небольшом скоплении домов на холме, которым командовал Гирумухатсе. Она рассмеялась, когда я рассказал ей, что, по словам Гирумухатсе, он своими глазами видел лишь шестерых убитых по его приказу.

— О, вот бы нам с ним очную ставку! — воскликнула она в какой-то момент, но в следующий уже говорила: — Даже если бы я его выдала, что от этого изменится?

— После геноцида, — говорила Шанталь, — мне приходилось одной искать пропитание и одежду, а теперь эти люди возвращаются, и им дают пищу и гуманитарную помощь.

Верно: в то время как международное сообщество потратило больше миллиарда долларов на лагеря «беженцев», опустошенная Руанда пыталась выпросить хоть пару миллионов, но десятки тысяч выживших, самовольно заселившихся в развалины, систематически игнорировали. Однажды, сказала мне Шанталь, выжившим Табы раздали мотыги.