Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды - Филипп Гуревич

Быстрота, с которой доктрины геноцида были замещены призывами жить вместе, не могла не воодушевлять, но при этом служила тревожным сигналом о том, что ПРЕЖНИЙ РУАНДИЙСКИЙ БАЛАНС ВЛАСТИ И ПОВИНОВЕНИЯ ОСТАЛСЯ НЕИЗМЕННЫМ. Эта система была полезна для масштабных требований текущего момента: надо только вбросить в массы новую идею, и — пожалуйста! — наступают революционные перемены. Но не было ли это всего лишь сменой масок? Вскоре после того, как я наткнулся на Кагаме, занятого изготовлением кирпичей, я рассказал историю о Гирумухатсе Джеральду Гахиме из Министерства юстиции. В начале моего рассказа он склонялся к тому, чтобы похвалить этого человека за желание явиться с повинной, но по мере накопления подробностей становился все мрачнее.

— Чтобы ценности изменились, — сказал Гахима, — должно быть признание своей вины, искреннее желание раскаяться, готовность искупить вину, смирение признать свои ошибки и стремление к прощению. Но все говорят: это не мы, это мой брат виноват, это моя сестра. В конечном счете оказывается, что никто не делал ничего плохого. Как могут меняться ценности в ситуации, когда совершалась такая грубая несправедливость, но никто не желает заслужить прощение?

Это был хороший вопрос, и я хотел дать Гирумухатсе еще один шанс помочь мне найти на него ответ. Он принял нас с Боско в крохотной гостиной в своем доме, и на сей раз к нам присоединился его сын, Эманюэль. Во время моего первого приезда Эманюэль постарался избавиться от моего присутствия, соврав, что в округе нет других людей, приехавших из Заира, а потом его дядя Эварист сказал мне, будто племянник хочет, чтобы его отца арестовали. Я гадал, знает ли Эманюэль о том, что сказал его дядя, и был доволен, когда он сел так, чтобы не попадаться на глаза отцу, но при этом я мог смотреть прямо на него, — на уступе, чуть позади и выше Гирумухатсе.

Когда я спросил Гирумухатсе о том молодом человеке по имени Освальд, которого, как мне говорили многие, он убил, по лицу Эманюэля расплылась такая широкая ухмылка, что ему пришлось втянуть губы и закусить их, чтобы сдержаться. Единственное, что Гирумухатсе сказал об Освальде, — это что «он был убит во время войны». Эманюэль закатил глаза, и, когда я задал вопрос об отце Шанталь, назвав его имя, парень продолжал ухмыляться. Отец Шанталь тоже был убит, сказал Гирумухатсе, но вдаваться в подробности не стал.

Гирумухатсе страдал сильным кашлем и сидел, сложившись пополам, на низком табурете, с несчастным видом уставившись в пол. Когда он сказал мне, что в убийствах под его началом оказались люди из пяти десятков семейств, Эманюэль тихонько фыркнул.

— Так ты всем этим командовал? — переспросил он насмешливым тоном. — Ты сам?

Наконец, я спросил Гирумухатсе, верно ли, что он пытался убить брата своей жены. Только тогда до меня дошло, что Эманюэль понимает французскую речь, потому что он утратил контроль над лицом. Но Боско отказался переводить этот вопрос: Гирумухатсе, сказал он, и так замыкается, ему стыдно. Спустя пару минут Эманюэль вышел из комнаты, и в этот момент Гирумухатсе сказал мне, что пытался спасти шурина. Он объяснил это так:

— Я пытался отвести его к нему в деревню, чтобы защитить, чтобы его не убили у меня на глазах.

Когда я поднялся, собираясь уходить, Гирумухатсе вышел во двор проводить меня.

— Я рад, что поговорил об этом, — сказал он. — Говорить правду — это нормально, это приятно.

Немощный телом — рак простаты распространялся, — в свои последние дни в качестве президента Заира Мобуту Сесе Секо страдал недержанием. Искатели трофеев, которые обыскивали военный лагерь, где он разыгрывал свой эндшпиль в Киншасе, нашли мало интересного, помимо подгузников «Великого Человека». Говорили, что и умственная хватка Мобуту тоже сильно ослабела. Несколько человек, которые похвалялись, что у них был верный доступ к придворным сплетникам, уверяли меня, что к концу он напрочь обезумел — «съехал с катушек», как в медицинском смысле, так и в характерологическом, порой бессвязно бормотал, а порой бывал одержим яростью, — и стойкость проявлял лишь в иллюзорной уверенности в том, что вот-вот наголову разобьет мятежный Альянс Лорана Кабилы, который в действительности завоевал всю огромную страну, добравшись почти до самого его порога, всего за каких-то семь месяцев.

И ВСЕ ЖЕ ПОСЛЕДНИЙ ПОСТУПОК МОБУТУ-ПРЕЗИДЕНТА ЗАСТАВЛЯЛ ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, В ОБЩЕМ СМЫСЛЕ ОН ПОНИМАЛ, ЧТО ПРОИСХОДИТ. 11 мая 1997 г. он приказал эксгумировать останки убитого руандийского президента «Власти хуту», Жювеналя Хабьяриманы, из мавзолея в его поместье в Гбадолите и привезти их в Киншасу транспортным самолетом. Говорят, Мобуту опасался, что приспешники Кабилы могут лишить Хабьяриману места упокоения и надругаться над телом, и хотел, чтобы покойный руандиец был от этого избавлен. Четыре дня и четыре ночи мертвый президент Руанды оставался в самолете на взлетной полосе в Киншасе, в то время как умирающий президент Заира заставил своих сатрапов в последний раз носиться сломя голову, пытаясь понять, что делать с этим дьявольским грузом. Их вердиктом стала кремация, а не обычный конголезский ритуал. Немного поимпровизировав над телом человека, который был верующим католиком, умельцы Мобуту привлекли к заупокойной службе индуистского священника, и Хабьяримана вознесся к небесам в облаке дыма. На следующее утро улетел и Мобуту — сперва в Того, потом в Марокко, где вскоре и умер. И через 24 часа после его отбытия первые отряды РПФ маршем вошли в столицу Заира во главе Альянса Кабилы.

* * *

Суетясь с последними ритуалами для Хабьяриманы, Мобуту на самом деле устроил пышные похороны для целого поколения африканских лидеров, для которого он — Динозавр, как его давно уже называли, — был образцовым примером: карманный диктатор неоколониализма времен «холодной войны», маньяк, абсолютно коррумпированный, абсолютная погибель для своей страны. За шесть месяцев до этого, когда поддерживаемый Руандой мятежный Альянс вошел в Гому, я поехал прямо в приозерный дворец Мобуту на краю города. Ворота, распахнутые настежь, никто не охранял. Заирский флаг мятой тряпкой лежал на подъездной дорожке. Боеприпасы, брошенные специальным президентским дивизионом Мобуту, захламляли территорию: кучи штурмовых винтовок, ящики с маркировкой TNT, набитые 60‑миллиметровыми минометными дисками. Пять новехоньких черных «Мерседесов» с кузовом седан, сверкающий «Лендровер» и две машины «Скорой помощи» стояли в гараже. Внутри дом представлял собой кричаще безвкусную мешанину зеркальных потолков, мебели, отделанной малахитом и перламутром, хрустальных люстр, гигантских телеэкранов и аудиоаппаратуры самого высокого класса. На втором этаже две одинаковые хозяйские ванные комнаты были оборудованы джакузи.

Гома по большей части представляла собой бидонвиль — городок из времянок. Однажды я остановился у дома знакомого, который уехал, бросив своих собак. Они выставляли носы из-под запертых ворот. Я начал кормить их ооновскими высокопротеиновыми галетами, но тут из-за угла вышли трое мужчин и попросили поделиться с ними. Я протянул коробку первому из них, одетому в лохмотья, и сказал: «Можете взять несколько штук». Его руки молнией метнулись вперед, и в то же мгновение я почувствовал, как коробка вылетела у меня из рук, точно у нее внутри распрямилась пружина. Спутники первого мужчины тут же набросились на него, толкаясь, набивая печеньем рты, выхватывая их друг у друга, и вдоль улицы, которая миг назад казалась такой пустынной, уже бежали другие люди, торопясь поучаствовать в свалке.