Оператор моего настроения - Лана Муар

— Божественно! — вздыхает Женечка, собирая свою косметичку в сумку, оставив помаду. — Это на всякий случай, Елизаветочка Павловна. У вас же сегодня будет много поцелуев.

— Женечка! Ты просто бог! — шепчу я и встаю, чтобы посмотреться в зеркале на стене.

Воздушное платье с рукавами-воланами и открытыми плечами уменьшило мой возраст лет на пять, если не больше, а в купе с лёгким, незаметным макияжем превратило меня из взрослой женщины в хрупкую улыбающуюся девушку с маленьким животиком, спрятавшимся под крупным бантом-поясом.

Мама, влетев обратно в мою комнату, выронила туфли и осторожно разворнула меня к себе лицом, прижимая к губам ладони:

— Господи… Ты у меня такая… Господи, какая куколка… Клавдия Ивановна, дайте платок, пожалуйста.

Без двух минут одиннадцать за окном раздаются гудки клаксона, и мы подскакиваем, растерявшись и не зная за что хвататься. Мама с Клавдией Ивановной в четыре руки пытаются натянуть на меня туфли, я чуть не реву от боли, Женечка гуглит способы экстренной помощи при отеках, а Антонина летит открывать двери.

— Еля?

Макс. С широкой улыбкой на лице и аккуратным букетиком белых роз в руке. Входит в комнату и, выслушав мои жалобы на жмущие туфли, без раздумий передает букет маме и подхватывает меня на руки, отпинывая проклятую обувь в сторону:

— Все будет о`кей. Не парься. Татьяна Федоровна, Клавдия Ивановна, в машину!

Мама, вцепившись в сумочку и цветы, открывает рот, чтобы высказаться по поводу командного тона, которым в ее доме может говорить только один человек — она, и застывает, услышав твердое, как сталь:

— Я все решу.

Макс несет меня к лимузину, стоящему у дверей, осторожно усаживает на заднее сиденье, боясь помять платье, помогает устроиться маме и Клавдии Ивановне, а сам достает из кармана мобильный и, что-то вбив в него и показав экран водителю, опускается рядом со мной улыбаясь:

— Не передумала?

— Левентис! Ты не охренел!? Я по-твоему с шести утра на ногах, чтобы передумать!? — хлопаю его ладонью по бедру, а он прижимает ее своей и переплетает наши пальцы:

— Я люблю тебя, Елечка. Ты просто такая воздушная зефирка, что так бы и съел!

— А я тебя прибью, если еще раз такое спросишь!

— Да? — загадочно улыбается и кивает водителю. — Можем ехать.

Чудом вписавшись в поворот, лимузин замирает на мгновение, пропуская два черных "Гелендвагена". Они проносятся мимо нас и, визжа резиной, встают перед нашей машиной, включая аварийные огни, сбоку замирают ещё четыре, полностью блокируя выезд на встречную полосу, сзади, едва не вписавшись в бампер, замирает еще одна пара, и мама с Клавдией Ивановной испуганно переглядываются, а я прыскаю от смеха. С таким кортежем не стыдно ездить самому президенту, только Макс пожимает плечами на мамин вопрос что происходит, будто он тут ни при чем и знать не знает откуда нарисовалось стадо квадратных и тонированных в ноль "Мерседесов".

— Ма-а-а-акс? Это что, охрана? Ты кого-то боишься?

— Ага. Как же. Это на тот случай, если ты вдруг в последний момент передумаешь и решишь от меня сбежать, — улыбается он. — Все, Елечка, обратного пути нет. Я тебя украл!

— Дурак! — хохочу я, поднимая ногу. — Как я куда-то сбегу? Беременная и босиком?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Кто тебя знает. Может к тебе ночью пробрался сказочный принц на белом коне и наобещал замок с золотыми горами.

— Левентис! Ты вчера обкурился что ли? Мама бы этого принца раньше прирезала, чем позволила ему и его коню топтаться по коврам!

— Обожаю твою маму!

— Макс, ты уже и так вляпался по полной, — накрываю ладошкой свой живот и целую будущего мужа в щеку. — Быстро вези меня в ЗАГС! Я хочу побыстрее заграбастать в свои ручки самого сумасшедшего романтика! И попроси уже водителя ехать. А то мне начинает казаться, что это ты передумал и оттягиваешь неизбежное — нашу первую брачную ночь.

— Я!? — вскинулся он, — Ага, сто раз. Шеф, погнали. У меня невеста нервничает.

Короткая остановка около магазина, Макс на руках несет меня внутрь. За те три шага, которые он делает до дверей, я успеваю обернуться, чтобы посмотреть назад, и начинаю истерично хохотать, увидев за “Гелендвагенами”, прикрывающими наш тыл, длинный кортеж из белоснежных лимузинов, со всех сторон зажатый в коробочку копиями черных монстров. Никто никуда не сбежит при всем желании.

— Девочки, срочно что-нибудь белое и удобное для моей невесты!

Продавщицы, шокированные нашим появлением — Макс со мной в свадебном платье и хохочущей до слез, на руках, явно не те покупатели, которых они видят каждый день, — хлопают ресницами и срываются в разные стороны после рявкающего:

— Девочки, быстро! У меня первая брачная ночь срывается!

Мельтешение выходит на сумасшедший уровень, я хихикаю, меряя обувь, киваю на первые, благо хоть белые, балетки, в которых могу ходить без ощущения колодок на ногах, и взвизгиваю, когда Макс, расплатившись, снова подхватывает меня на руки.

Пирс. Вдоль него стоят незнакомые мне люди со связками воздушных шариков-сердечек в руках, а под ногами шелестит ковер из лепестков роз. Мы идем к небольшому помосту с аркой, за которым покачивается парусник-ресторан с алыми парусами.

— Ты больной на всю голову, — шепчу я, сжимая ладонь Макса.

— Да. Тобой, Еля. Как увидел, сразу заболел. И это не лечится.

— Можно начинать? — распорядитель церемонии спрашивает нас и, после того как мы встаем перед ней лицом к лицу и беремся за руки, громко произносит, — Дамы и господа, попрошу вас занять ваши места. Мы собрались в этот день, чтобы на века связать узами брака два влюбленных друг в друга сердца.

Я не слышу и половины слов распорядителя. Мне не нужна их красота и витиеватость фраз, придуманных исключительно для церемонии. Все это и гораздо большее я могу с легкостью прочитать в глазах, смотрящих в мои глаза, и почувствовать в тепле ладоней, держащих мои пальцы.

Моё "Да" — тихое и счастливое, его "Да" — уверенное и непоколебимое, а наш поцелуй под оглушительное горько и аплодисменты слаще меда и пьянее вина. Мы поворачиваемся к гостям уже мужем и женой, смотрим на счастливые улыбки родителей и друзей, за спинами которых плотной стеной выстроились люди с шариками в руках, а за ними ещё и ещё. Они заполняют пирс, поднимают шарики выше, а потом, словно по команде, отпускают их в небо, хлопают в ладоши, отбивая ритм, и в один голос начинают петь: