Грушевый чертенок - Владислав Николаевич Леонов

Саня поглядел на мост — не ажурную красоту его увидел, не черное кружево под желтой луной, а смертную высоту, с которой ахнуться бы вниз головой, чтоб перестало болеть сердце.

Помаленьку Саня начал замерзать — оделся, сел на корму Кузьминовой лодки, свесил застывшие ноги в парную воду.

Скрип по песку — ближе, ближе. И с каждым новым шагом теплее на душе. Ага, все-таки опомнился, ищет! Дружеская ладонь на плече, возглас полон удивления:

— Саня?

Мальчишка вскочил, лодка качнулась — пришлось упасть в крепкие объятия Володи, тот смотрел в упор большими темными глазами и не улыбался сейчас, а был необычайно строг и холоден:

— Ты зачем?

Ого, спрашивает совсем как Иван Михайлович.

— Так, гуляю…

— А где обувка? И вообще, что стряслось?

Володя за руку вывел мальчишку из лодки и, не отпуская руки, крепко потряхивая ее, требовал:

— Говори!

— Пусти-ка…

Саня вырвался и побрел обратно — теперь вверх, вверх, опять мимо бузины и крапивы, к родному дому, где отец, конечно же, ждет его и переживает. Шарик, мокрый от росы и потому крепко пахнущий собакой, метнулся в ноги.

— Пусти, пусти!

Свет на кухне, родной огонек. Встречай меня, папка! Саня, шлепая ногами, оставляя на немытом полу черные следы, пробежал в комнату. Отец навзничь лежал на кровати — одетый, в туфлях. Лицо его было бледным, дыхание тяжелым. На стуле неподвижно сидел дед Кузьмин. Саня сперва не увидел его, отшатнулся, когда черный дед повел темными глазами:

— Не бойся, малый…

Голос у деда тоже темен и глух.

— Что?

— Обычное… Привел вот… Не спится старику — вышел в сад, а он — по заборчику… Привел… Ну, я завтра эту Сычиху-самогонщицу! Я ее вытащу на общественный суд!

Саня попятился, и дед Кузьмин кивал, не вставая со стула:

— А и верно, парень: нечего тебе тут делать. Иди-ка ко мне, я посижу и явлюсь, а утром мы тебя…

В тихом неладном доме простучали вдруг быстрые ловкие шаги.

— Сань, ты?

Вошел, вглядываясь, Володя. Зоркие молодые глаза его враз зацепились за пьяного отца.

— Ну, пойдем-ка, брат, — приказал Володя и решительно надвинул на лоб, на пышный свой чуб, лаковый козырек белой фуражки.

6

Резкий, дробный, оглушительный грохот. Саня взвился на койке:

— Что?!

На соседней койке заворочались. Из-под одеяла высунулась взлохмаченная голова.

— Спи. Якорь положили.

Саня подбежал к иллюминатору. Близко гуляла, била в борт волна. Шипел где-то пар, пахло железом, машиной. Вот опять что-то загрохотало, уже потише. Зашумело колесо, пароход качнулся — пошли! «Куда я?» — в растерянности думал Саня, глядя на розовую рассветную воду.

Вчера ночью они долго сидели в его доме, потом втроем вышли на берег. «Идите, идите, я тут погляжу», — все успокаивал дед Кузьмин Саню, а тот оглядывался на берег, на крышу родимого дома, тянул шаг. Потом они вдвоем с Володей бежали мимо каких-то мастерских, в которых гудели станки и вспыхивала сварка, мимо ящиков, бочек и тюков, потом едва успели вскочить на борт отваливающего от причала парохода, и Гриша-капитан откуда-то сверху крикнул: «Где тебя носило?» А Володя с непонятным весельем ответил: «Не меня, а нас! Принимай гостя, капитан!» Как поили чаем, Саня уже помнит смутно, а как спустился сюда, в каюту, почти и не ведает. Только ткнулся в подушку — и все.

Вздыбленная голова таращила полусонные глаза с соседней койки.

— Коркин?

— Ну! — ответила голова.

— Где мы?

— Тама! Спи! — пробормотал Коркин и завалился.

Саня тоже лег на жестковатую подушку, но сон не шел к нему. Пароход шлепал колесами, сопел, посвистывал. Где-то близко — то ли под ногами, то ли за стенкой — равномерно погромыхивало, позвякивало — работала машина. «Надо все продумать», — решил Саня и приготовился: положил руки под голову, вытянулся повольней, закрыл глаза и уснул.

— Эй, вставай, что ли! Завтракать!

Саня открыл глаза. Коркин сидел на койке и одевался в рабочее. Встал, застегнулся, стукнул толстой подошвой по железному, покрытому матиком полу. На соломенно-зеленые волосы натянул беретик.

— Проснулся, коломенский? — спросил не совсем еще миролюбиво, видно помня схватку на берегу. — Как спалось?

— Хорошо. А тебе?

— Так ведь мы не на даче — на вахте, — ответил Коркин непонятно и прищурился вдруг: — А ты ух злой…

— А ты какой? — спросил Саня. — Добрый?

— Я? Нормальный. На людей не кидаюсь.

Саня подумал: не объяснить ли все Коркину? Но объяснять такому важному не хотелось, и он только спросил:

— Как тебя зовут?

— Семеном кличут! — ответил мальчишка. — Пошли, что ли?

Они поднялись по узкой железной Лесенке на палубу, прошли в просторную каюту, где за столом сидели свободные от вахты, поздоровались. Коркин уселся, Саня затоптался у порога.

— Садись! — подвинулся Гриша-капитан. — Ешь-ка!

Саня огляделся: где же сердитый Иван Михайлович? И Гриша, угадав его, засмеялся:

— На работе он, не бойся.

— Я не боюсь, — смутился Саня. — Только…

И не стал объяснять, что не любит он дубовых и квадратных. Молча уткнулся в миску. Ел, искоса поглядывая на плывущие берега, раздумывал, что же делать ему дальше и зачем он вообще сидит тут и ест флотскую лапшу с мясом. Поднял глаза на капитана, и Гриша сказал:

— А ничего страшного: поживешь с нами, поглядишь, а там на берег сойдешь, если захочешь…

Саня передернулся, как от ледяной воды за воротом.

— Берег… А что там, на берегу-то?

— Ну и ладно, и все! — встал Гриша. — Может, и наладится, да? А сейчас походи, погляди, как мы живем. И веселей, веселей, Саня! Коркин! — позвал он и, когда тот подошел, попросил: — Покажи-то товарищу судно.

— Есть, капитан! — лихо ответил Коркин и повернулся к гостю. — Пойдем?

— Пойдем, — вздохнул Саня, и было ему все равно, куда идти, кого слушать: что-то оборвалось с прошлой ночи, что-то треснуло, осталось там, на берегу.

— Значит так, — начал Коркин, вышагивая рядом с Саней и покряхтывая от важности. — «Перекат» наш — корыто старое. Дохаживает свое, понял? — Саня молчал, не интересовался, и Коркин, поскучнев, продолжал: — На нем паровая машина…

— Паровая машина, — послушно повторил Саня.

— Так барахло, в двести лошадей! — оживился Коркин и тут же, не утерпев, пошел распинаться, на каких теплоходах будет он ходить после училища, получив специальность машиниста-рулевого, а пока приходится кантоваться тут, на «паршивом буксире».

— А почему тут, раз не нравится? — спросил Саня. — Шел бы на хороший.

— Да-а, шел бы, — подумав, ответил Коркин и, обежав скользкую тему, начал распинаться про товарищей своих: про Володю — первого штурмана и помощника капитана, про Ивана Михайловича — механика и