Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова

небо. С работой мне повезло. Много лет проработала ткачихой, сейчас я мастер-наставник. Мне дороги мои девушки, быстрые, как их челноки. Я радуюсь, когда их ловкие пальцы проворно связывают нить. Я учу их ценить труд, гордиться своим мастерством. Трудящийся человек не может жить без своей гордости. Работать надо с полной отдачей, не думая, сколько получишь за это в день зарплаты».

«От кого-то Лена узнала, что я на десять дней уезжаю. Она давно у меня не появлялась, а тут попросила оставить ей ключи от комнаты.

— У тебя же своя квартира.

— А сейчас мне нужна твоя.

Что ж, оставила. А вернувшись, пожалела о своей уступке. В комнате царил хаос. Грязная посуда, пустые бутылки, окурки. На диване — неубранная постель.

Поинтересоваться у соседей тем, что здесь происходило, я постеснялась. Да они вряд ли знали: жизнью других они не интересуются.

Пришлось чистить, скрести, мыть. Сказалась ли трудная поездка или приступ гнева при виде грязной комнаты, но я заболела. Колет в сердце, немеет левая рука. Саднит некогда пораненный лоб. Хорошо, что у меня два выходных. Отлеживаюсь, читаю, выписываю то, что очень нравится. Читаю Сухомлинского, гениального педагога, у которого все должны учиться. Разве не прекрасно сказано: «Возлагать все надежды на то, что зло пресечет кто-то другой, просто недостойно. Больше того: если ты закрываешь глаза на зло, утешаешь себя мещанской истиной «Моя хата с краю», ты сам делаешь себя беззащитным перед злом.

Помни, чем чаще стремишься ты уклониться от сражения со злом, тем чаще ты подвергаешься нападению, и тебе приходится защищаться. Настоящий человек должен быть нравственно наступающим, непримиримым и несгибаемым».

«Ригас Балсс»: «Дружинникам много помогает ветеран войны кавалер двух орденов Славы Дина Зауре. В районе текстильного комбината резко упало количество нарушений общественного порядка».

«Я снова воюю, и даже на два фронта.

После возвращения моего из поездки ко мне несколько раз заходил какой-то неприятный тип. Он не из длинноволосых, лохматых и грязных. Наоборот, с головы до ног вылощен, коротко острижен.

— Я подожду Рамону, — не терпящим возражений голосом говорит он, без стука войдя в комнату часов в десять вечера, и, не сняв пальто, разваливается в кресле.

— Никакой Рамоны тут нет.

— Это мне, мамаша, лучше знать.

Время идет. Лена, конечно, не является. Пробую расспросить парня, что да как. Он хмуро молчит. Потом, словно через силу, цедит: «Не люблю, мамаша, когда слишком интересуются моей персоной».

Я устала. Пора спать. А незваный гость и не помышляет об уходе.

— Мне время спать.

— На здоровье.

Он просиживает всю ночь. И я, разумеется, тоже.

К семи утра я собираюсь на работу. А он все сидит, даже не меняя позы. Потом неожиданно вскакивает, бросает стальным голосом: «Пойду. Только предупредите свою дочку, что я не терплю обмана».

Через пару дней он появился снова. Приказал:

— Немедленно разыщите Рамону!

— Мне она не нужна.

— Тогда я буду ждать ее здесь.

Снова была бессонная ночь. Но он не ушел и утром.

Надо было пригрозить ему милицией, вызвать участкового, но я испугалась за Лену. Вдруг она чем-то связана с этим парнем?

Я поехала к ней. Квартира заперта. Оттуда — в ателье, где она работала приемщицей... В конце концов разыскала ее у одной из подруг.

— Почему ты не живешь дома?

— Да приклеился один тип.

У нее чудесные голубые глаза, чистые, наивные, как у невинного ребенка. И в мое сердце входит острая жалость.

— Доченька, тебе уже двадцать три. Не пора ли подумать о серьезном спутнике жизни, о семье, о настоящей профессии.

— Милый ты мой динозаврик, трогательное ископаемое! Покажи, где они, эти серьезные? Дорогой папочка — и тот ведь оказался...

— Пойдем, скажешь этому типу, чтобы он убирался.

— Вот сама ему и скажи.

Я действительно передала это типу.

— Она еще горько пожалеет, — спокойно сказал он, выслушав. — Тоже мне, принцесса. Но за обман она поплатится.

Господи, и почему только я не сообщила в милицию? Хотя — разве мало у милиции дел и кроме этого парня? Я сама обязана была поговорить с ним по душам. Неужели я не смогла бы растопить лед? Надо было говорить о красоте любви. О нас, фронтовиках. Как Рейнберг любил Анну. И Петер — Малду. Видно, никто не сказал этому парню, что люди рождены для добрых чувств. Но разве мы с Янисом внушили Лене прелесть самоотверженной любви к ближнему? Наверное, упущенное в детстве потом очень трудно восстановить».

На моем поколении лежит огромная вина: сумев завоевать Победу, мы оказались неумелыми воспитателями. Мы только... давали. Убивали себя работой, лишь бы у детей было все.

Часть молодежи оказалась неспособной перенять нашу эстафету мужества и самоотверженности: у них не хватает чувства ответственности за порученное, чувства долга в малом и великом. Нет желания честно трудиться, работать красиво. Они не умеют заглядывать в свое нутро, чтобы увидеть сущность, они лишены внутреннего зрения, что так помогает, когда стоишь на распутье. Наверное, тот, кто не знает забот о ближнем и не дрожал от страха за его жизнь, глубоко несчастен.

Мне кажется, мое поколение не могло бы жить с пустым сердцем, без святыни, без идеалов. Кто из нас позволил бы себе ударить ногой прохожего, бросить человека в луже крови?

Девушки с фронтов Великой Отечественной, сколько вы, все вместе, вытащили раненых — плакали, но вытащили! Парни с фронтов Великой Отечественной, вы ведь не бросали раненых товарищей и во имя боевого братства, случалось, погибали сами! Знайте это, сегодняшние девчонки и мальчишки: с равнодушием, жестокостью и злом ни нам, ни вам не по пути.

«Здравствуй, Ингрида! Спасибо тебе за «Биографию одного поколения». Ты права: мы были святым поколением. И есть! Пусть считают нас мечтателями, идеалистами. Мы можем ответить, что без идеалов жить нельзя, иначе каждый может превратиться в раба вещей и собственного желудка. Каждому необходима путеводная звезда, прочный идеал, смысл жизни.

Нас называют еще и максималистами. И на это мы можем ответить, что наш максимализм идет от чистой души, от готовности жертвовать всем ради идеи, отказываясь от личных