Правило правой руки (сборник) - Сергей Булыга

И вот опять Хабанеров дураном командует. В пять тридцать – барабан, в шесть – завтрак, в шесть пятнадцать – по местам. Только теперь в забое не колодники, а нижние чины. Нам же Кандальн-коллегия своих людей уже не посылает, мы теперь должны сами себя рабсилой обеспечивать. И, между прочим, таким образом, чтобы никто об этом не проведал и царице не донёс. То есть всё теперь делается так, чтобы если даже кто в секретные военные бумаги сунулся, то чтобы ничего не понял.

И вот никто к нам не суётся, и работа спорится, дуран-руды всё больше на-гора даём. Но и солдатики мрут. Просто, честно сказать, жуткие потери. Немногим более чем за пять лет мы там едва ли не два рекрутских набора уложили. Но, правда, наконец-то сделали! Но уже не порох, а сразу фугас. Восьмифунтовое ядро, а в нём дуран-начинка, сокращённо – ядрёный фугас. А почему такое изменение? Да потому что смекнул Хабанеров: дуран очень гремуч и порох из него для своих же опасен, поэтому пускай он не в казённой части, а в месте попадания взрывается. От – выражаюсь по-военному – от детонации.

Вот, значит, создали фугас, собрали наиверную команду и двинулись… Нет, уже не в столицу, конечно, а в Кощеево урочище. Есть в одной губернии один такой секретный полигон. Приехали, а там уже нас ждёт весь Генеральный Штаб, весь, так сказать, цвет военной мысли. И тут же на пригорке уже стоит новейшая мортира с винтовым стволом. Четырнадцать нарезов слева вверх направо, калибр… вам не скажу, секрет. Прицел оптический, колёса густо смазаны, то есть всё честь по чести. И день тоже солнечный, безветренный. Эх, думаю…

А Хабанеров мне:

– Готовьсь!

Я взял ядро и только досылать его…

– Стой! – командует главный фельдмаршал. – Не спеши, мы прежде удалимся. Там лучше обзор.

Я стою, жду. Они все удалились. Потом смотрю – они платком махнули и в траве пропали. Там же нарочно для такого случая был оборудован очень надёжный бункер – столетними дубами в шесть накатов крышу укрепили. Эх, думаю, им хорошо, а меня за Отечество как? В клочья, что ли? Но присяга есть присяга. Беру фугас и досылаю. После беру запальник, тырц…

И тут как шарахнуло! Но пронесло – полетел! Я сразу пал в окоп, зажмурился, потому что Хабанеров говорил, что смотреть на взрыв нельзя, не то ослепнешь.

И вот я лежу мор… Извините, лежу лицом в грунт, и жду, когда ахнет. Жду. А оно никак не ахает. Эх, опять думаю, дурак наш фугас, небось, упал в болото и утоп без всякой детонации. Недосмотрел Хабанеров, недодумал конструкцию, недоучёл. И мне теперь лезь в болото, ищи. А я что, собака какая?!

Как вдруг:

– Эй! – прямо надо мной. – Вставай!

Встаю и вижу – а это сам Хабанеров. И он опять белый как снег. Стоит, подзорной трубой по голенищу нервно похлопывает и так же нервно говорит:

– Ушёл, мерзавец! В белый свет!

– Кто, – говорю, – ушёл?

– Как кто?! Фугас! – и тотчас к мортире подскочил, и стал в прицел смотреть, потом глянул по карте – и опять к прицелу.

Пока он так возился, собрался вокруг нас весь Генеральный Штаб, все лучшие военные умы. Судачат. Одни говорят:

– М-да, сила сильная! Как птица улетел. Куда бы это он? Хотя бы не в столицу!

А другие:

– Что наша столица! Наша – это шито-крыто. А если он в чужие навострился? Это же международный скандал!

Но третьи сразу:

– Это ещё как сказать. Может, конечно, и скандал, но, может, и славная виктория. Потому что мало ли куда?!

И действительно, мало ли! Потому что если к тем, то это очень даже славно, так им и надо, варварам. А если к другим, тогда что? Тогда нужно срочно меры! Поэтому решили так: живо, спешно, немедленно! Фельдъегерей во все концы! Военных атташе во все союзные и во враждебные дворы! Искать и узнавать!

Но не нашли и не узнали ничего. Тихо везде! Что тогда делать? А ничего, решили. Будет не тихо, тогда будет думать, а пока тихо, тоже будем тихие. Ну, и молчим всем Генеральным Штабом. Также и царице, сами понимаете, об этом злосчастном конфузе ни словечка не доложили. Она и по сей день всё на балах да маскарадах до седьмого поту прохлаждается. А наш ядрёный фугас…

Ну, да! Это всегда можно проверить. Вот хоть сегодня ночью не ложитесь спать, а выйдите во двор и посмотрите в небо. Там, астрономы говорят, замечена новая комета. Хабанеров, об этом узнав, помрачнел и сказал:

– Вот он куда, мерзавец, залетел!

И что тут ещё добавишь? Как его теперь оттуда снимешь? Да никак! Да и кто знает, что он наш? Никто. Вот и молчим, уже четвёртый год, ибо уже четвёртый год пошёл, как он в небо взлетел, но сколько ему там ещё летать, никто не знает. И куда он после упадёт, это тоже пока неизвестно. Вот тут и полысеешь ещё чище моего, ещё бы!

Вот как-то в одном престольном городе, напротив департамента, сбоку от гауптвахты, наискосок от ресторации, жили да поживали один светлейший князь. С виду они были весьма представительны: усы шомполами, баки вразлёт, рык барабанный и воинское звание имели полуполковник. Полуполковник он и есть полуполковник: лощёный эполет, шпоры с музыкой. А ещё они носили самый славный орден – св. Кипятон с лентой на шею. Их к нему представили за храбрость в баталии на Раскурячкином поле; там светлейший лично четырёх генералов, двунадесять мортир и двух маркитанток пленили и на одной из них впоследствии имели неосторожность жениться. Но, слава св. Кипятону, маркитантка оказалась дамой весьма непоседливой и недолго князя тиранила – сбежала с проезжим маркёром. И вот тогда-то светлейший, вернувшись к первозданной вольности, имели честь удариться в гусарские радости. Что было, по правде говоря, некоторым нарушением устава, ибо сами светлейший служили не в лёгкой, а в тяжёлой кавалерии, то бишь в кавалергардах.

Гусарские радости всем известны, мы их пересказывать не станем. Скажем лишь только, что более всех прочих почитали светлейший радости дуэльные и ломберные. Но… Вот, к примеру, дуэль. Иные станут в двадцати шагах и стреляются насмерть. Зачем? Светлейший до такого никогда не опускались. Они в дуэльном деле до такого мастерства дошли, что вражескую пулю влёт сбивали. Раз, два, три, тринадцать раз собьют, весь порох изведут, извинятся:

– Пардон, пардон! – сядут в коляску и уедут.

У них для дуэлей специальная коляска была, при коляске жеребчик, Огольцом звали. Это, значит, в честь генерал-полицмейстера графа Огольцова. Они его шибко не любили.

Ну-с… Ну а теперь ломберные дела. Съезжались к светлейшему господа все как на подбор бравые, хваткие и до того отчаянные, что спаси и сохрани Кипятон-заступник! Соберутся, в зале закроются – они к ломберу лакеев никогда не брали, сами себя шампанским обносили, – закроются, и пошла игра! С полуночи до полудня только и слышно:

– Жу-жу-жу! Жу-жу-жу! – спорят, надрываются.

То есть всё как и положено. Но вот что удивительно: никогда после этих застольных баталий светлейший ни в выигрыше, ни в проигрыше не бывали. И это меня… Гм! И это дворню тревожило: не может того быть, чтобы такой отважный герой играли по маленькой. Нечисто здесь, ох как нечисто! И всё же никто из дворни к графу Огольцову с доносом не бегал, потому как любили светлейшего за их справедливый нрав и полное попустительство в хозяйственных делах.