Дар берегини - Елизавета Дворецкая

– Слушайте мой приговор! – она подняла руку, и родичи стали унимать бранящихся деверя с невесткой. Ельга подождала, пока они замолчат, потом продолжала: – Имущество братьев не было разделено, поэтому хозяин ему – глава дома. И тому, что осталось от отца, и тому, что они нажили вместе. Глава дома – старший брат, то есть Годолб. Ему надлежит владеть всем, чем они владели вдвоем с братом. Ему же надлежит наделить доброй долей младшего из братьев, если тот захочет жить своим домом, когда найдет себе жену.

– А я как же, а чадо мое… – возмущенно начала Воибуда.

– Но, поскольку жена была взята по ряду, что закрепил права детей, то чадо, рожденное женой от мужа, тоже имеет право на семейное наследство. Приговариваю я так: вдове, Воибуде, надлежит взять шесть гривен серебром либо другим имуществом. По уговору с деверем своим, Годолбом, она может остаться в его доме либо вернуться к своим братьям. Если она благополучно доносит свое чадо, если чадо родится живым, если чадо окажется мальчиком, если сын вырастет и достигнет возраста двенадцати лет – тогда ему надлежит с вуями своими явиться к стрыю и попросить свою долю наследства. И тогда Годолб выделит ему столько, сколько посчитал бы нужным дать своему брату, если бы они стали делить свой дом. Если же кто-то останется недоволен разделом, то пусть вновь приходит под дуб Перунов… через двенадцать с половиной лет.

Ельга замолчала. По рядам слушателей бродил гул. Она посмотрела на старцев: Вячемир ухмылялся, но, пожалуй, одобрительно, прочие обдумывали приговор. Однако теперь запутанное дело казалось довольно простым. Старший брат остается вместо отца младшим братьям, пусть он и калека. Вдова имеет право на дары и приданое – она получает их немедля, пока остается по существу бездетной. И если она не скинет плод, если родит живое дитя, к тому же мальчика, и сумеет его вырастить – он и потребует свою долю, когда обретет право говорить за себя.

– Если Перун недоволен, пусть то дитя сейчас из утробы матери нам объявит о том! – сказал Ворон. – А то не слыхал я никогда, чтобы наследство тому давали, кого на этом свете нет.

Повисла тишина. Даже Воибуда поджала губы, сосредоточенно прислушиваясь к своей утробе. Но если в преданиях бывало, что нерожденные дети подавали голос, сегодня того не случилось.

– Что же касается побочного сына твоего брата, – добавил Ельга, обращаясь к Годолбу, – то ты, как человек добрый, должен позволить ему и его матери жить у тебя на дворе, пока мальчик не вырастет и не сможет сам позаботиться о ней.

– Да чего же не позволить? – с явным облегчением ответил Годолб, и даже опухшие глаза его открылись шире от воодушевления. – Она, Козица, баба добрая, между нами всегда лад был. Пусть живет с мальцом, места не просидят, хлеба не проедят. Мне уж чад не пошлют боги, глядишь, будет наш Жизнятка отроком разумным да уважительным – сам еще станет хозяином в дому!

Видя, что приговор объявлен окончательный, народ загомонил сильнее.

– Ну, мужи полянские… – Вячемир встал со скамьи и ударил посохом оземь.

Все опять замолчали. Фарлов и десятские переступили с ноги на ногу и переложили руки на рукоятях мечей. Вячемир вышел вперед и встал перед дубом, возле сидения; Ельга тоже встала, держа перед собой чашу. Солнечные лучи падали в золоченое нутро чаши, остро кололи глаза, будто дева держит само солнце.

– Желаем мы, старцы и бояре киевские, видеть Ельгу-Поляницу, Ельгову дочь, госпожой нашей, – с замиранием сердца услышала она голос старика. – А брата ее, Свенгельда, Ельгова сына, при ней воеводой. Дали боги им удачи, дали и мудрости, и отваги. Ельга хоть и девица, а носит имя отца своего и в мудрости самой деве Улыбе не уступит. Потому объявляю я сбор веча со всей земля Полянской. Пусть на Дожинки соберутся здесь, перед дубом Перуновым, все старейшины земли нашей и скажут, угодна ли им госпожа сия.

– Благо тебе буди, Вячемир, – Ельга склонила голову.

Тихий гул изумленной толпы доходил до нее будто издалека. Дожинки… когда поля будут сжаты, снопы увезены по овинам, когда начнутся свадьбы и жертвенные пиры в благодарность матери-сырой-земле и богам неба, поляне единым голосом решат, достойны и способны ли они со Свеном вдвоем заменить отца на престоле. Но Вячемир просит одобрения только для нее одной. Полянам будет легче повиноваться юной прекрасной деве, чем упрямому, суровому нравом побочному сыну своего покойного князя.

Жаль, что здесь сейчас нет Свена. Ельга окинула взглядом толпу у ворот, надеясь все же его увидеть, хотя Свен сказал, что не придет, чтобы она выдержала свое испытание на глазах у всего Киева одна, без помощи брата. При всем своем честолюбии Свен понимал: хоть он мужчина и воин, хоть на плече у него отцовский драгоценный меч, поляне не примут в князья сына рабыни. От рождения он ведь был не лучше вот этого щуплого мальца, что после смерти Хальва получил только волю и даже хлеб своего стрыя будет есть из милости.

Ельга, хоть и дева, но законная дочь от знатной женщины, правнучка Улыбы, в глазах полян весила больше. К тому же все знают, чем кончаются сказания о мудрой деве. Настанет день, и явится к ней добрый молодец, чтобы разделить с ней все, чем она владеет. В мечтах кто угодно мог видеть себя ее избранником, в то время как рядом со Свеном не останется места ни для каких других владык.

Однако без помощи Свена Ельге не справиться. Ведь, взойди она в Дожинки на отцовский стол, первое ее дело будет вовсе не женским. Годность свою в наследники Ельга им придется доказать очень скоро и самым наглядным образом – одержать победу над древлянами в ратном поле.

Через день Свен уехал вверх по Днепру, к устью Десны и Чернигову. Он взял десятки свой и Торгута, Ольгер и Асмунд остались с Ельгой. В Киеве еще не утихали разговоры, и Ельга не раз слышала, как отроки обсуждали тяжбу.

– Будивидичи говорят, что Годолба надо было прав лишить, как бобыля, – рассказывал Асмунд, слышавший толки на торгу. – Дескать, какой из него муж. Ни детей, ни жены…

– Ни ног! – подхватил кто-то из отроков, остальные засмеялись.

– Да из Хельва лучший ли был муж? – хмыкнул Ольгер. – Десять лет жил с женой, а детей не нажил.

– Да если подсчитать, – оживился Асмунд, – она зачала-то до смерти Хельвовой всего ничего. Он уж пластом лежал, куда ему детей делать!

– Думаешь, подсобил кто?

– Уж не без того! Хоть деверек ее меньшой. Судил бы я – уж я бы попытал его про это дело.

– Муж ее не уличал, а остальные не в праве, – осадил его Ольгер. – Хотя могла и того… как увидела, что от мужа уже землей припахивает, вот-вот ей домой ворочаться без ничего, с шестью гривнами…

– Могла деверю наплести, мол, вот мужик помрет, я за тебя выйду, будем жить, что те князья…

– Да ладно вам, что вы, как бабы! – оборвал их сонный голос Уддольва, которому они мешали дремать на лавке у стены. – Ваши, что ли, скоты?

Но, несмотря на досужие разговоры, в приговоре Ельги никто не находил ошибки, и про нее уже стали говорить, мол, премудрая у нас будет госпожа. Юность ее и девичество перестали казаться недостатками, а наоборот, подчеркивали избранность богами. Ельга, еще недавно думавшая с недоверием, «разве могу я быть как Улыба?», теперь с удивлением понимала: да ведь Улыба, наверное, была совсем как я! Посвященная богам, сестра Щека лет с двенадцати обитала на Девич-горе и мало что видела помимо нее; она жила как в заточении, пока не появился с левого берега Кий с дружиной и не пожелал взять их – деву на горе, и землю Полянскую вместе с ней. А дев Улыбиной дружины отдал в жены отрокам своим.