Дар берегини - Елизавета Дворецкая

Свен кивал: за минувшие месяцы он научился понимать такие вещи. Прямо лгать Вальдрику, как он это делал с Боголюбом, нельзя. Вальдрик был нужен как деятельный союзник, а не беспомощный пленник, поэтому его требовалось обольстить надеждой на богатую награду, не допуская прямой лжи. Задача, пожалуй, посильная только самому Ельгу Вещему, известному своей хитростью. Свен никогда не считал себя мудрецом, да и не ждал, что именно ему придется исполнять и эти, столь непростые княжеские обязанности. Но когда Девы Судьбы выбирают тебя, пятиться негоже.

Мысли о том, что он будет говорить Вальдрику, перепутывались с мыслями о Ружане. Свен любил о ней вспоминать; это знакомство было самым приятным, что случилось с ним за много лет, и образ Боголюбовой молодой жены давал отдых душе и рассудку. Засохшие цветы с ее купальского венка он тайком возил с собой, держа за пазухой, в льняном мешочке, и запах их навевал ему такие сладкие воспоминания, что невольно просилась улыбка.

Ехали так долго, как позволял световой день. В теплое время огонь в печах не разжигали, костры, чтобы варить кашу на ужин, раскладывали снаружи. Вечером, упав наконец на свалявшийся постельник, накрытый войлочной кошмой, Свен заворачивался в плащ и засыпал почти мгновенно.

Вместо женщины Свен клал рядом с собой меч – не только ради того, чтобы оружие всегда было под рукой. За минувшие месяцы он так привык к Другу Воронов, будто в нем заключалась его собственная душа. Даже ненадолго расставшись с мечом, Свен испытывал смутное беспокойство, будто забыл нечто очень важное. Должно быть, так сказывалась сила священного, почетного оружия вождей-всадников, неведомого ему раньше. Он засыпал, положив руку на ножны, и длинный клинок в бурой коже казался ему прочной дорогой к источнику норн… Свен ведь уже знал, кто приходит по этой дороге и может прийти к нему снова.

Даже в полусне его не оставляли мысли о предстоящем. Что делать, если Вальдрик потребует ясного обещания выдать за него Ельгу? Он ведь тоже не глуп и не хуже других понимает – это путь к киевскому столу…

«Он этого и потребует, глаз даю! – сказал чей-то голос в голове. – Он и раньше к ней присватывался, еще пока отец был жив, но тот уклонялся от этих разговоров, а Вальдрик слишком его боялся, чтобы настаивать и ссориться. С тобой же у него будет иной разговор. Ты – сын рабыни, и ни на каких иных условиях он тебе не подчинится. Да и то – до поры. Едва заполучив твою сестру, он объявит себя конунгом, свой город – столицей Русской земли, а с тебя и Киева затребует дань. Глаз даю!»

Поначалу Свен принял этот голос за отзвук собственных мыслей. Но когда голос заговорил об отце – сам Свен о подобных переговорах ничего не знал, – стало ясно: это кто-то другой! Но также он понимал, что в длинной дружинной избе тихо, только Тори с Ольмой шепчутся у очага, а этот уверенный, неторопливый голос раздается внутри его черепа.

Свен пребывал на грани сна и яви – в том состоянии, когда еще немного осознаешь себя в мире вещей, но уже заглядываешь под тонкий покров сна. Перед глазами разливалось белесое пятно с зеленоватыми сполохами по краям…

С некоторых пор Свен ожидал чего-то подобного каждый раз, как ложился спать. Но голос был другой! Это не Старик, открывший ему тайну Ельгова меча. Это кто-то иной… хотя и не намного моложе.

Прямо перед ним за оконцем сна сидел мужчина – весьма почтенных лет, но слово «старик» ему не шло. Среднего роста, худощавый, но мускулистый, с выдубленным морщинистым лицом, с очень светлыми серыми глазами, бойко сверкающими из-под седых бровей, тот был одет в кафтан странного покроя – не греческого, с пуговками на груди, а иного, с полами, наискось запахнутыми одна на другую. На плечах его лежала волчья шкура, сколотая крупной золотой застежкой редкостной работы, с красными камнями, рдеющими, будто кровь. Вид у мужчины, несмотря на старость и седую бороду до середины груди, был вызывающий, будто он только и ищет, с кем бы схватиться.

«Ты кто?» – мысленно спросил Свен, изумленный появлением незнакомого гостя из Источника Мимира.

«Я, дружок, первый житель этого славного дома! – хохотнул престарелый вояка. Слово «дружок» он произнес так, будто обращался к трехлетнему ребенку, но Свен не обиделся: откуда-то он знал, что по сравнению с возрастом этого вояки его возраст кажется не более внушительным. – Я – Нидуд, конунг свеев. Я взял этот меч у Вёлунда, когда пленил его. Знаешь эту сагу? Сагу о Вёлунде? – повторил он, чувствуя недоумение Свена. – Князя альвов, божественного кузнеца, способного летать, но ставшего пленником, потому что слишком много думал о той лебединой женщине, что от него сбежала?»

«Того самого? Вёлунда, что сковал меч для Одина?»

«Ну а еще какого? К тебе уже приходил сам Всеотец, чего же ты удивляешься? Но этот меч, Друг Воронов, Вёлунд сковал для себя. А достался он мне, вместе с золотыми кольцами и прочим его добром. Но однажды я отдал его Вёлунду чинить – рукоять разболталась, в хвостовике трещина пошла. А этот стервец, хоть и был прикован к наковальне вот такенной цепью, все же удумал, как мне навредить. Меч-то он починил, да только наложил на него заклятье. Каждый воин, что умрет с этим мечом в руке, отдаст мечу свой дух и будет служить следующему владельцу. На первый раз – своему убийце. Вёлунд надеялся, что сам со мной покончит и я навечно стану его рабом, как я сам сделал рабом его. Но вышло иначе… – Нидуд запнулся, видимо, не желая рассказывать дальше, и закончил с горячностью: – И вот поэтому я торчу здесь и болтаю с тобой, а мог бы сидеть в Валгалле, с приличными людьми… Только тут и порадуешься, что этот хромой змей сгубил обоих моих сыновей. Иначе меч достался бы им и теперь они и здесь были бы со мной!»

Сколько же их было – прежних владельцев, победоносных воинов, что умерли, сжимая в немеющих пальцах серебряную рукоять меча и с тем навеки вселились в него?

«Хольти был десятым, – ответил Нидуд на его невысказанный вопрос. – Тот парень, у которого этот меч отбил твой отец. Но я не собираюсь торчать тут с тобой всю ночь и рассказывать про все их дрянные жизни. Я должен передать тебе кое-что важное. Слушаешь?»

«А куда же я денусь?» – мелькнула своевольная мысль.

«Да уж, с этого драккара ты не соскочишь! – хмыкнул Нидуд. – Пока что мы волею Одина прикованы к тебе цепью покрепче железной, но настанет твой час – и ты сядешь с нами на одну скамью, чтобы служить кому-то еще и ворочать веслами чужой удачи… Очень подозреваю, что это случится уже скоро – иные из нас, знаешь ли, владели этим мечом не так чтобы долго. Всем известно, что он приносит удачу, и охотников им владеть всегда предостаточно, а носящий Друга Воронов не имеет права отказаться от поединка, если его вызывают…»

«Да заткнись ты, коряга старая! – рявкнул откуда-то издалека другой мужской голос, пониже и помоложе. – Парень, не слушай его, он врет! Ты жить будешь очень долго, самому надоест!»

«Это кто такой умный? – возмутился Нидуд куда-то во тьму. – Убба, опять ты? Коли охота, иди толкуй с ним сам!»

«И потолкую! – живо ответил второй голос и заговорил яснее, как будто его обладатель подошел ближе. – Плюнь на него, парень, этот старый хрен тебе только в голову нагадит, а самого важного не скажет. Вам с Вальдриком не придется делить, кто будет в Кенугарде конунгом – конунг там уже есть…»