Утесы Бедлама - Наташа Полли

Но нас никто не остановил. Ближайшая маркайюк лишь слегка кивнула. Мне показалось, она смотрела на нас с грустью.

– Когда они менялись, их сопровождала целая свита из Куско, – тихо пояснил Рафаэль, когда мы проходили мимо. – Вряд ли им нравится, что людям пришлось идти из Бедлама в одиночку. Я помню… с ними возникли проблемы, когда я покидал монастырь. Они остановили нас, потому что у нас не было еды в дорогу.

– Какой стыд, что Анка ведет себя иначе.

– Анка превратилась в Бедламе. Насколько мне известно. Никто ей не помогал. Я понимаю, почему она невзлюбила человека, к которому в подходящий момент приехал внук иностранного друга. Это несправедливо.

– Почему никто отсюда не поймает ее? Почему они не пришли за тобой?

– Нельзя точно определить, когда мы превратимся. По крайней мере без доктора. Можно предугадать это, но тогда, с Гарри, я не превращался в маркайюк. Как только мы засыпаем, закон запрещает нас трогать. Даже если бы кто-то нашел Анку, он бы не смог ничего поделать.

– Глупый закон.

– Место, где стоит маркайюк, очень важно. Все думают, что они сами его выбрали. Это как передвинуть алтарь в церкви или… не знаю. Это глупо, ты прав.

Очевидно, под дорогой шли каналы с водой. Краны распыляли влагу на деревья, из-за чего дорога впереди покрылась черным льдом. Мы предусмотрительно обошли этот участок, перебравшись через корни деревьев. Дорога проходила под одной из арок акведука, под которой любой звук разносился тихим эхо. На другой стороне деревья казались более старыми. Очевидно, влажность не давала лесным пожарам перекинуться на самые старые растения. Туман окутал деревья. Воздух был разреженным, и я чувствовал, что мы поднялись очень высоко, но лес по-прежнему оставался лесом – слишком дремучим, чтобы увидеть что-то даже без тумана.

– Меррик…

Жизнь оставила Рафаэля, хотя он все еще стоял. Я сел в корнях дерева и стал ждать. Но прошло полчаса, затем час, и я уставился на секундную стрелку своих часов, не зная, стоит ли ждать еще. Я начал писать записку, прежде чем подумал, сможет ли Рафаэль прочесть ее. Я не знал, как оставить даже простейшее послание на веревке. В конце концов я связал наши веревки, обмотав один конец вокруг руки Рафаэля, а другой конец – вокруг корней, и нацарапал ножом на коре дерева: «Ушел за подмогой, 8:15 утра». Я оставил свои часы на корнях. Мне хотелось, чтобы, очнувшись, Рафаэль также узнал дату, но мои часы не показывали ее. По крайней мере он бы понял, если бы прошло больше одного дня. К тому времени часы бы остановились.

– Я скоро вернусь, – сказал я на случай, если он мог слышать меня. – Но это не оживленная дорога. Я не хочу оставлять тебя одного. Вдруг никто не придет? Скоро вернусь.

Было глупо говорить с Рафаэлем. Его здесь не было. Я словно говорил не со спящим человеком, а с его сюртуком.

Я пошел по дороге, осторожно минуя скользкие участки. Я надеялся увидеть дома или стены, но здесь не было ничего, кроме руин по левую сторону. Они полностью поросли плющом, а камни разрушил какой-то местный сорт камнеломки. Дорога резко заканчивалась у скалы. Камни нависали над долиной, и внезапно передо мной открылся живописный вид. Лес уходил за горизонт во впадине, подернутой туманом. Здесь не было ни городов, ни людей. Я видел то, что когда-то было городом – разрушенные каменные башни. Что-то блеснуло в обломках: стекло, обсидиановый поток, который спускался с горы. Пар повис клочьями над камнями. Здесь уже долгие годы никто не жил. Целые десятилетия. Вдалеке я увидел озеро. Там стояла тишина, и лишь изредка порхали птицы.

У меня пересохло в горле. Я начал спускаться в долину. Спуск не был крутым. Деревья корней формировали ступени, по которым было удобно идти. Я неуклюже спустился, прислушиваясь к своему дыханию и скрипу ремня сумки. Валуны указывали путь. Поначалу я ничего не увидел в них, но потом заметил изгибы плеч и рук. Если бы я не знал, на что смотрел, я бы не догадался. Маркайюк смешались с камнями. Если бы они проснулись снова, им пришлось бы разбить камни изнутри.

Я надеялся, что в долине до сих пор жили люди, и дома разрушились случайно, но я ошибался. В стекле, как мухи в янтаре, застыли мертвые люди. Должно быть, обсидиановый поток внезапно обрушился на них. Маркайюк тоже попала в него: стекло доходило ей до пояса. Я не знал, мертва ли она, или спит, или задумалась. Ударив по ней, стекло разбрызгалось, и со стороны казалось, что статуя входила в море и застыла навечно.

На поверхности обсидиана росли деревья, корни которых пробили стекло, но я не знал, как быстро они растут, и не мог сказать, сколько лет прошло с катастрофы – тысяча или пятьдесят. Срубать дерево было бесполезно. У белых деревьев не было колец: древесина под корой имела форму крошечных пчелиных сот и никак не отражала возраст. Наверное, был какой-то способ определить его – Инти должна была знать, – но я никогда не интересовался этим.

В последний раз Рафаэль был здесь более ста лет назад. Я сел около пересохшего ручья и попытался определить возраст этого места. Я не имел ни малейшего представления, что носили люди сто или двести лет назад и изменилась ли их одежда за это время. Недалеко от меня в озере лежали обломки башни. Огромные глыбы с маленькими лестницами и арками, ведущими в никуда, создавали архипелаг каменных островов. Там плавали утки-фениксы, а землю рядом со мной усыпали перья цвета нефти. Что и когда бы ни произошло, теперь здесь никого не осталось. Я отошел подальше от людей в стекле.

Краем глаза я заметил движение и обернулся. На меня смотрела Анка. Она словно возникла из ниоткуда.

– Вы говорите по-испански? – спросил я.

Она не двигалась.

– Я не посягаю на вашу землю. Я здесь с Рафаэлем. Он меняется. Я пытаюсь найти кого-нибудь, чтобы помочь ему. Здесь есть кто-нибудь?

Анка подобрала камень, и я решил, что она бросит его в меня, но она начала выводить слова на стеклянном валуне.

«Священная земля».

– Я знаю. Но я не могу оставить его в глуши одного, зная, что никто не поможет.

«Уходи».

– Здесь кто-нибудь есть?

«Не знаю. Слишком долго спала».

– Когда вы проснулись?

Я сомневался, что она ответит, но Анка задумалась. Разумеется, времени у нее было предостаточно.

«Неделя».

– Из… какого вы времени?

«Родилась в 1579».

– И вы проснулись полностью лишь сейчас.

«Ртуть. Превратилась после похорон шахтера на кладбище». Последние слова Анка вывела дрожащей рукой, и от скрежета у меня заныли зубы.

– Прошло почти триста лет, – ответил я. Меня охватило ужасное чувство, когда я понял, что никто до сих пор не сказал ей об этом.

На этот раз Анка не ответила. Неудивительно, что она не хотела ни с кем говорить в свои недели бодрствования. Очевидно, она, как и Рафаэль, знала, что ее сон продолжится, но все было гораздо хуже. Анка не хотела говорить, потому что ее собеседники будут мертвы к тому времени, как она проснется в следующий раз.