Григорий Потемкин - Ольга Игоревна Елисеева

Не замечая безжалостности своих слов, Екатерина ставит Завадовского на одну доску с пешими прогулками. И то и другое — забавы.

Эту особенность в положении нового фаворита быстро почувствовали иностранные дипломаты. «Он был бы лучшей фигурой, чем Потемкин, — замечал Корберон 11 февраля 1776 года, — …если б не был для Екатерины просто любимцем»[693]. Причем француз, называя Завадовского любимцем, употребляет слово «amusette», которое имеет уничижительный оттенок и может быть переведено как «домашний любимец» или «любимая игрушка». Для кого Завадовский «был бы лучшей фигурой»? Вероятно, для тех, кто пытался получить влияние на политику России. В данном случае для версальского двора.

Завадовский и сам понимал унизительность своего положения. В одной из записок он жаловался Екатерине, что она хочет «умертвить» в нем честолюбие. Значит, честолюбие все-таки было. Однажды И. И. Бецкой как бы между прочим позвал нового фаворита «сидеть в Совет», но императрица отклонила это «дружеское» предложение, после чего «голубинка Петруса» проплакал всю ночь.

На придворной сцене Завадовский чувствовал себя неуверенно и даже не отваживался помочь другу «Сенюше», нуждавшемуся в его поддержке. В феврале 1776 года графиня Румянцева писала мужу: «Семен Романович приехал, и так худ, слаб, в ипохондрии и, думаю, пойдет в отставку, считая себя обиженным, что по сю пору бригадир. Петр бы Васильевич, может быть, ему и помог бы, да сам собою не отважится делать, чтобы не рассердить больше и на себя поднять, а видно, что сам просить или говорить об нем Григорию Александровичу не хочет. А дружба Воронцова с Завадовским такова же, как и прежде была».

Дружба дружбой, а пожалования и производства в чины сами по себе. Куда как удобно было не утруждать государыню просьбами о друге и оправдываться нежеланием Потемкина подтолкнуть Воронцова из бригадиров в генералы. Воронцову следовало бы в мемуарах пенять Петру Васильевичу за то, что его карьера в определенный момент забуксовала. Ведь Завадовский читал императрице его письма, Екатерина хвалила корреспондента за «дружеское пристрастие» к ее любимцу. Тут бы и сказать: матушка, вот достойный человек, храбро сражался во время войны, пожалуйте его генеральским чином. Но нет, Завадовский не решался.

Бросается в глаза, что Потемкин и его соперник вели себя в сходных обстоятельствах совершенно по-разному. Пушкин записал грубый стишок, который, по слухам, Григорий Александрович послал одному из друзей, после возвышения:

Правда это, или нет, трудно сказать. Однако известно, что пиитические таланты у нашего героя были и своих друзей «лежать…» он не оставлял.

Завадовский же — иного поля ягода. Он действительно любил императрицу, но при всем желании не мог развеять скуку своей покровительницы, так как скучал и печалился сам. Причем его скука была не временным, преходящим настроением, а постоянной составляющей души. «Новостей ты не хочешь, — писал он Воронцову, — поверь, что я их меньше всех знаю и последний в городе сведаю ежели б что и было. Ты знаешь, что я люблю упражняться моим делом, но здесь я не имею никакого. И так всегда один, время иногда провождаю, читая книги, однако ж не больше в голове остается, как воды, решетом почерпнутой… Чтоб я всем сердцем был доволен, этого сказать не могу, но, сравнивая себя с теми, которые меня ниже, благодарю за все Бога… Я ничем не могу истребить скуки, которая весь веселый нрав во мне подавляет»[695].

В период близости с Потемкиным императрица, иногда просыпаясь в шесть часов утра, видела шторы на окне кабинета возлюбленного отдернутыми, а его самого погруженным в работу. Со светлейшим князем Екатерине бывало невыносимо тяжело, но никогда — скучно.

Мог ли такой тихий, мечтательный и робкий человек, как Завадовский, серьезно повредить Потемкину? События весны — лета 1776 года показали, что да. Не только Потемкин, узнав об измене Екатерины, требовал удаления счастливого соперника. Петр Васильевич со своей стороны, приложил немало усилий, чтоб выжить князя из дворца. Из записок Екатерины видно, что новый «случайный» жаловался на дурное обращение с ним Потемкина, подталкивал императрицу к решительному разговору с прежним возлюбленным. «Я наравне с тобою три месяца стражду, — отвечала ему женщина. — Мучусь и ожидаю облегчения от рассудка, но не нашед предаю время. Князю Григорию Александровичу говорить буду»[696].

В марте, после пожалования Потемкину княжеского титула, Екатерина писала Завадовскому довольно строго: «Когда вещь, какую ни на есть, тянут за оба конца, тогда вещь обыкновенно разрывается на два конца. Когда же ухватится трое, и каждый к себе потянут, тогда выходит ли целость вещи или три конца, у тебя спрашиваю. У меня хотение видеть тишину, покой, согласие; у меня хотения своя, у тебя другая, у того третья; нельзя ли людям согласиться жить мирно и безмятежно. Буде ты пошел новую светлость поздравить, светлость примет ласково. Буде запрешься, ни я, никто не привыкнем тебя видеть. Терпение не достает у тебя. Терпя столь много, срок сей позиции уже короток»[697]. Что значат последние слова? Совет потерпеть, пока Григорий Александрович не уедет. Срок ожидания короток.

Когда-то императрица просила Потемкина не вредить Орловым, теперь в записках к Завадовскому подчеркивала, что князь ей друг и всегда таковым останется. Останавливало ли это соперников? Вряд ли. «С князем я вчера изъяснилась и, казалось, расстались самые лучшие и искренние друзья, как и всегда были и пребудем вечно. По крайней мере, с моей стороны. Я тебя прошу для Бога из мыслей твоих истребить лихие, оскорбительные и отнюдь неистинные помышления, будто у меня в гонении и в ненависти все те, кои с тобой искренны. Подобная адская выдумка не сходственная с моим сердцем, сии макиавелические правила во мне не обитают… Неужто, имея ко всем снисхождение, и ко мне и к моим, хотя горячим, но отходчивым нравом, не можно же людям иметь в половине хотя столько же, как я к ним имею?»[698]

Кажется, снисхождения от нового любимца Екатерина не имела до тех пор, пока Потемкин не уехал в Новгород. Если Завадовский, плача, запираясь в своих покоях и жалуясь императрице на немилость, мог добиться от нее личных выгод, то, вероятно, смог бы достичь и политических. Особенно направляемый такими опытными руководителями, как Орловы. Поэтому Потемкин воспользовался первым же случаем, чтоб отдалить от Екатерины кареглазого малороссийского мечтателя.