Двое из будущего. 1901 -… - Максим Валерьевич Казакевич

нет. И связи кое-какие у вас имеются, я в этом уверен. Поэтому…, Василий Иванович, буду с вами разговаривать откровенно. И вы уж простите — нелицеприятно. Но могу сказать — вам очень повезло, что на вашем пути встретился именно я, а не кто-то другой. Скажу по секрету, я очень горячо попросил Плеве отдать мне вас как моего старого и доброго знакомого, хоть это и не соотносится с моими должностными обязанностями. Мне стоило больших трудов его уговорить… Вы со своим другом уже довольно долгое время находитесь у МВД в разработке, за вами давно и пристально наблюдают. А теперь вы такую кашу заварили, что вам будет сложно объясниться даже мне. Вы меня понимаете?

— Не очень, — ответил я, решив не раскрываться до последнего. Кто его знает, может Мишкина провокация успешно сорвалась? А мы сейчас просто побеседуем за чашкой крепкого чая, да разойдемся по своим делам.

Зубатов улыбнулся мне.

— Не верите, да?

— Во что, Сергей Васильевич? Не понимаю вас.

— Да бросьте вы, Василий Иванович. Мы с вами взрослые люди. Мы б не стали вас брать, если б не было на то причин. С этим-то вы согласны?

— Да вот я и не понимаю, почему вы на меня набросились. Вроде ничего предосудительного не делал. Ну, разве что, рабочих своих облизывал, да рассказывал об этом всему миру. Многие меня за это и ненавидят. Может вы меня из-за этого и арестовали? Я кому-то наступил на любимую мазоль и не извинился? Как Баринцеву в прошлом?

— Нет, не из-за этого. И, Василий Иванович, мы вас не арестовали.

— А как тогда все это понимать?

— Ну…, — несколько театрально развел руками Зубатов, — можно сказать, мы вас пригласили на дружескую беседу. Только и всего. Признаюсь честно, разрешение у прокурора я на ваш арест еще не получал. А я приказал вас остановить, чтобы вы не натворили глупостей.

Я прикрыл глаза. Тепло в кабинете начинало действовать на меня коварно. Я пригрелся, и бессонная ночь и нервы дали о себе знать. Захотелось спать. Но я мотнул головой, прогоняя дрему, залпом опрокинул в себя чуть остывший чай и, набравшись наглости, попросил налить еще кружечку. Но на этот раз как можно крепче, чтобы меня не разморило окончательно.

— Сергей Васильевич, не понимаю о чем вы, какая дружеская беседа, какие глупости? — продолжил гнуть я свое. — Вы на меня напали, избили, нанесли увечье, а затем бросили в ваши подвалы. Я попросил объясниться вашего помощника, но промычал мне нечто невразумительное. И я не понимаю, в чем виноват. Скорее тут ваша вина — набросились на меня без предупреждения.

— Гм, согласен, не очень аккуратно получилось, мои люди слегка переусердствовали. И я должен принести вам за это свои извинения. Но и вы моих людей поймите. Зачем вы от них убегали? И потом, вы первый их ударили.

— Я принял их за преступников, — нагло заявил я. — А что бы вы на моем месте подумали? Представьте, я спешно покидаю театр, а мне наперерез движутся два амбала с самыми гнусными рожами. Им бы для начала следовало представиться.

Я смотрел на Зубатова открыто, без злобы. А он, умело скрывая эмоции под аккуратными усами, таращился на меня. Опять возникла пауза. Я не знаю по своей истории, каким человеком был господин Зубатов — добрым или злым, любили ли ломать людей или вести задушевные беседы. Но вот по моему небогатому опыту, понимал, что он предпочитает людей уговаривать, переманивать на свою сторону. И вот, имея в виду эту черту его характера, я и решил строить с ним свою беседу.

— А еще ваш помощник меня в лицо ударил. Бровь сильно рассек, а медицинскую помощь мне так и не оказали.

Зубатов не ответил мне на эти претензии, а предпочел перевести разговор на свои рельсы:

— А, между прочим, я с вашим другом уже имел весьма увлекательную беседу. И знаете что? Он очень много чего интересного мне сообщил. А особенно о том, как вы хотели сблизиться с военным министром. И китайцев мы ваших тоже задержали. И, представьте себе, у нас есть очень серьезные предположения, что один из них является японским шпионом. Самым настоящим… Вы понимаете, что это значит?

Уж не знаю, на понт ли меня брал Зубатов или правду говорил, но мне стоило больших усилий сдержать свои эмоции. Если среди Мишкиных китайцев и был настоящий шпион, то очень уж умело он маскировался. Хотя…, вот сейчас, после замечания Зубатова, я стал понимать, почему один из них как-то не так произносил фразы на японском, когда я пытался обучить трещать по ихнему. Как-то по-другому, еле уловимо, но по-другому. Я тогда еще подумал, что у парня талант, схватывает все на лету, а оно видите, как оказалось.

— А может вы мне тогда и протокол допроса покажете? — совсем уж обнаглел я. Играл я до последнего.

Зубатов вздохнул, прикрыл на секунду покрасневшие глаза ладонью. И по этому жесту я понял, что он, так же как и я не спал всю ночь.

— Протоколы, протоколы…, — тихо произнес он. — Пожалуй я покажу вам один. Вот вам показания одного из ваших подельников, — и, нырнув в ящик стола, он протянул мне перепечатанную копию допроса. И я, взяв в руки тощую папку, углубился в невеселое чтение. А там, все как на последней исповеди, ни капли лжи. Вся наша операция и подготовка к ней расписаны по мелочам. Описано все то, что знал сам допрашиваемый. Раскололся наш помощник из рабочих как тонкостенный китайский фарфор. В советские времена копия этого протокола тянула бы на расстрельную статью. Умысел на лицо и этого было достаточно.

Я отложил бумаги в сторону. Отвернулся от своего собеседника в окно, замолчал. Говорить мне не хотелось.

— Ну-с? — подал голос Зубатов. — Убедились?

Я промолчал. Но затем, спустя несколько секунд спросил:

— Вы это серьезно?

— Что серьезно?

— Про японского шпиона?

— Вполне. Безо всяких шуток. Я пригласил к нам одного япониста, и он попробует с этим типом поговорить на их языке. Понятно, что тот будет отпираться, но мы все равно сможем понять, знает тот японский язык или нет.

— А зачем японцам к нам внедрять шпиона? Кто мы для них? Я в это не верю.

— Это, конечно, вопрос…, — рассеяно ответил он. — То, что в Порт-Артуре и во Владивостоке Козинцев бывал, это нам известно. Прикупил и там и там земли под производство… Не знаю, пока ничего не могу сказать, будет допытываться. Но, если наши предположения подтвердятся, то будем думать,