Двое из будущего. 1901 -… - Максим Валерьевич Казакевич

class="p1">— Ну, отчего же, Василий Иванович. Вы сильно ошибаетесь. Есть у вас нечто, в чем Михаил Дмитриевич не смог нам помочь.

— И в чем же?

— Ну, например, ваша страховая компания. Нам нужен список всех застрахованных лиц. Сейчас и в будущем. Нам необходимо знать с кем проводятся переговоры, а особенно интересуют имена неформальных лидеров с предприятий, что приходят к вам. Все выплаты по страховым случаям тоже должны быть нам открыты. Да вы не переживайте, ничего страшного здесь нет. Нам нужно лишь быть уверенным, что вы не поддерживаете революционеров финансово. Пусть даже и по незнанию. Между прочим, считаю, что вы правильно поступаете, предлагая своим рабочим такой вариант защиты. И им спокойнее и вам не лишняя копеечка, так ведь? — добавил он ложку меда.

— Понятно, — протянул я, проигнорировав замечание. — А бухгалтерию, простите, почему не просите показать?

— Да бог с вами, Василий Иванович, — делано возмутился мой дознаватель. — Мы же не изверги какие, чтобы отбирать честно заработанное. Все что вы зарабатываете — ваше, с нашей стороны здесь претензий нет. Нам ваши мелочи не нужны.

— Это все? Вас интересует только страховая?

— Ну, нет, конечно же! Еще ваш профсоюз. Очень уж он у вас знаменит, велик, и без моего контроля. А вы сами знаете, какую я питаю страсть к рабочим организациям.

— И что же мне для вас сделать?

— Сущую малость, — довольно сказал Зубатов. — Я хочу, чтобы вы поспособствовали тому, чтобы мой человек влился в ваш профсоюз. Хочу, чтобы вы свели его с Шабаршиным и сделали так, чтобы ваш профсоюзный лидер не отверг моего человека, а внимательно прислушался. И может быть влился в состав управления.

Эх, не нравиться мне эта затея. Игрища Зубатова с профсоюзами до добра не доведут.

— Шабаршин пришлого не подпустит, — ответил я. — Он сам отбирает себе помощников.

— Ну вы уж постарайтесь. Сами понимаете…

— И кто же этот человек?

— Я его к вам пришлю. Вы сразу поймете, что он от меня. Он в сане, человек в Петербурге довольно известный.

— Священник?

— Да, отец Георгий. Весьма впечатляющая личность, отлично умеет находить общий язык с рабочими. На его проповеди стекается множество народа.

— Подождите, — предостерегающе поднял я руку. — Уж не о Гапоне ли идет речь?

— Догадались и предвидели? — с легким смешком спросил Зубатов. Он мне все-таки не поверил.

Я попытался промолчать, но взглянув на лицо-маску, я сам того не желая, выпалил:

— Ваш поп подведет ваше отделение под монастырь. Не знаю, что случится лично с вами, но вот вся общественность будет проклинать и охранку, и полицию и царя лично. Он будет одним из тех, кто в пятом году всколыхнет Россию. И он поведет за собой рабочих на расстрел, а Николай получит прозвище «Кровавый».

— Опять это ваше предвидение? Да полно вам чушь молоть. Вы еще скажите, что он революцию организует.

Я промолчал. Язык мой — враг мой. Сболтнуть что-нибудь неожиданное это моя беда, тянущаяся за мной из детства. До пятого года Зубатов точно доживет, вот тогда-то он и удостоверится в моих словах. А сейчас же я не желаю ему ничего доказывать. И так уже наговорил с верхом.

— Итак, Василий Иванович, я полагаю, мы договорились? — не то спросил, не то констатировал Зубатов. А мне деваться было некуда и он это знал. — Ну что ж, тогда вот вам документик, прочтите его и поставьте свою подпись, — и с этими словами он извлек из ящика стола уже заполненные бумаги. Я их взял, внимательно ознакомился и, обреченно вздохнув, поставил свою закорючку. С этого момента я негласно работаю на охранное отделение. Всячески помогаю им и предоставляю регулярные отчеты о своей деятельности. Опять же, буду доносить о моих встречах с известными и богатыми людьми, помогать внедрять в их среду агентов. Мне даже оклад кое-какой полагался, но, понятно, что я им ни разу не воспользуюсь. Просто побрезгую.

— Ну что ж, вот и славненько, — довольно пряча драгоценный документ, проворковал Зубатов. — Вот и хорошо. А теперь, Василий Иванович, прежде чем отпустить вас домой, хотел бы предупредить. Пожалуйста, когда отдадите всю взрывчатку военным, не производите без нашего разрешения более ни фунта. От греха подальше.

Я устало кивнул:

— Чего же вы раньше по мою душу не заявились, если и об этом знали?

— Просто везучий вы человек, даже удивительно. Столько всего натворили, а так легко отделались… Ну все-все, хватить вопросов. Вам пора домой. А то супруга ваша, наверное, уже все слезы выплакала, — он встал и протянул мне руку. Мне не хотелось соблюдать эти правила приличия и я почти ушел, но что-то подсказало мне этого не делать. Все-таки Зубатов является личностью властьпридержащей и его нельзя просто так злить и игнорировать. Пожать ему руку на прощание, даже после всего того, что со мной произошло, это простое здравомыслие. И потому, чуть поколебавшись и помедлив, я тоже встал со стула и крепко сдавил его ладонь.

— Надеюсь, я с вами более по такому поводу не встречусь.

— Мне бы тоже этого хотелось, Василий Иванович. Вы не думайте, что мне доставило большое удовольствие узнать, о том что вы готовите нападение. И только из-за нашего доброго знакомства я решил вам помочь. Но вы же и сами понимаете — просто так я вас отпустить не мог. Надо было чем-то пожертвовать с вашей стороны.

— Гм, звучит так, как будто я должен сказать вам «спасибо».

— Мне было бы приятно такое услышать, — ответил он, улыбнувшись, но тактично не стал на этом настаивать. — Что ж, Василий Иванович, более не смею вас задерживать. До свидания…, Передавайте привет вашей замечательной супруге и просите сильно ее не сердиться, — и с этими словами он меня отпустил.

Домой я прибыл через час. Усталый, голодный, злой и подавленный. В несвежем и слегка запачканном пальто. Увидев, что у крыльца остановилась крытая карета, выбежала Зинаида, а следом за ней и Маринка с опухшими глазами. А узрев меня целого и невредимого, медленно спускающегося с подножки, женщины ахнули и припустили ко мне. Супруга подбежала и прильнула, уцепившись за пальто хрупкими пальчиками, дрожа всем телом и всхлипывая.

— Ну что ты, не надо, — попытался я ее успокоить. — Ну, хоть не на улице…

Она заревела. В голос, по-бабьи, уткнувшись лицом мне в грудь. Хорошо хоть без причитаний обошлось. И куда девалась вся феминистическая дурь? Мне стоило большого труда ее успокоить и направиться в дом.

— Боже, что у тебя с лицом? — ужаснулась она, когда отстранилась от груди. — Тебя били?

— Нет, — ответил я, — случайность.