Княгиня - Петер Пранге

— Здесь хранились монеты в честь предыдущего Священного года, — пояснила донна Олимпия, захлебываясь от восторга. — Они были замурованы в Священные врата. Теперь я смогу оплатить свадебные расходы Камильо, а кроме того, останется достаточно и для других благих дел.

Откинув крышку, она стала любовно пересыпать золотые монеты.

— Но, — недоумевающе спросила Кларисса, — разве это не для бедняков?

— А у меня что, по-твоему, денег куры не клюют? — грубовато переспросила кузина. — Провидению было угодно, чтобы сокровища достались мне, и никто не вправе меня ни в чем упрекнуть — это было бы грехом по отношению к Духу Святому.

Захлопнув крышку ларца, Олимпия отнесла его в шкаф. Кларисса растерянно смотрела, как она старается запрятать его поглубже.

— Как ты можешь так поступать?

— Я могу поступать так, как пожелаю, — отрезала Олимпия, повернувшись к княгине. — Тема исчерпана! Я — повелительница этого города!

Кларисса поразилась самодовольно-торжествующему виду донны Олимпии. К чему кузине похваляться перед ней? Почему она даже не считает нужным скрывать от нее свои вульгарные мотивы? Может, из желания запугать ее столь откровенной демонстрацией безграничного могущества? Будучи почти уверенной, что это именно так, Кларисса спросила себя, а не обрушится ли однажды эта безграничная власть на нее.

Дни и недели проходили в церемониях, посвященных Священному году, а страх тем временем незримой тенью следовал за Клариссой. В соответствии с ритуалом Иннокентий обмыл и поцеловал ноги семи паломников, перенес чудодейственное распятие из Сан-Марчелло в собор Святого Петра и одарил Братство Троицы, заботившееся о благе паломников в Вечном городе, пятью сотнями золотых скудо из своих личных фондов. Все это, несомненно, способствовало укреплению авторитета понтифика, однако, кого римляне считали папой на самом деле, черным по белому стояло на записках, прилепленных к паскино, — «Olympia — Pontifex Maximus».

И это ни на йоту не было преувеличением. Донна Олимпия подобно королеве при монархе, не только присутствовала на всех официальных церемониях, но и под предлогом заботы о здоровье его святейшества мало-помалу урезала сферу его компетенции в свою пользу. Ею принимались решения о помиловании, отпущении грехов, она раздавала пенсии и дотации, объявляла действительными или недействительными браки. Ни одна должность в Риме, будь то пост епископа или префекта, не могла быть дарована без ее санкции и, разумеется, не бесплатно. Таким образом, эта беззастенчивая особа сколотила себе баснословное богатство, не снившееся даже Барберини. В Рота Романа, папском суде, она внедрила столь совершенную систему давления и шантажа, что понятие закона и законности, по сути, отмерло, уступив место воле донны Олимпии.

Так, например, расследование по делу Франческо Борромини не прервалось ни на день — донна Олимпия и слышать не желала о каких-то там приостановлениях на период поста. И хотя все любые другие судебные слушания в Риме были прерваны, это продолжалось, причем не в зале суда, а за обеденным столом в резиденции папы. Обвиняемый был главным архитектором епископальной церкви Латерана, его ходатаем — монсеньор Спада. А кто же выступал в роли обвинителя? А в роли судьи? Догадаться было нетрудно…

— Я считаю, — утверждал Вирджилио Спада, — если синьор Борромини открыто признает свою вину и на коленях просит прощения у его святейшества, этого нельзя не принять во внимание. Кроме того, стоит вспомнить и о его неоценимом вкладе в перестройку епископальной церкви, в связи с чем возникает вопрос: вправе ли церковь отказываться от человека такого масштаба дарований?

Иннокентий раздумчиво наклонил голову и уже собрался что-то ответить, но, как повелось, его опередила донна Олимпия:

— Горе церкви, если глава ее мало внимания уделяет земным законам! Синьор Борромини совершил тяжко наказуемое деяние, его преступление вопиет о наказании. Как же в таком случае быть народу? Как ему отличить дурное от доброго, если у него на глазах столь чудовищное преступление останется безнаказанным?

— Прошу простить меня, донна, но я смею возразить, — отозвался Спада, отерев платком рот. — Разве не учил нас Иисус Христос прощать заблудших? Именно сейчас, в этот священный для нас год? Смею вас заверить, синьор Борромини принял участие во всех торжествах, посвященных отпущению грехов.

— «Мне отмщение и аз воздам…» — так говорил Иисус, — невозмутимо ответила донна Олимпия. — А вы как считаете, святой отец?

Его святейшество отозвался невнятным бормотанием. Кларисса, решив отхлебнуть из бокала, расплескала вино — сказывалось волнение. Донна Олимпия схватила ее за руку:

— Понимаю тебя, дитя мое, понимаю, что сейчас творится у тебя в душе.

Во взоре кузины не было ни следа строгости, напротив, сплошное участие и сострадание.

— Ты любишь этого каменотеса, и это говорит о твоем добросердечии. Но ты должна понять — закон есть закон.

Кларисса чувствовала, как пальцы кузины все сильнее впиваются в ее локоть, и в ней пробуждалось страшное подозрение. Почему Олимпия так заинтересована отправить на эшафот Борромини? Ведь сотни убийц, отпетых преступников, головорезов и насильников получают в этот год помилование, их отпускают на свободу. Может, она стремится, предав казни Франческо, побольнее уколоть ее? Кларисса закрыла глаза. Нет, даже представить трудно, что будет, если его казнят… Но что она может сделать?

Оставшиеся до Пасхи дни Кларисса прожила в каком-то странном возбуждении, и в то же время ее не покидало чувство страшной физической усталости. Во второй по значимости в Священном году день папа по завершении мессы в епископальной церкви объявит приговор. Это произойдет во время большого празднества на пьяцца Навона.

Еще спозаранку на площади было черным-черно от сбежавшегося туда народа, такое случалось только в дни публичных казней. Крики толпы проникали даже через затворенные окна палаццо Памфили.

— Римляне жаждут видеть его святейшество, — заключила Олимпия, обсуждая с Иннокентием расписание дня. — И вы не должны их разочаровать.

— У меня нет времени, — угрюмо произнес в ответ Иннокентий. — Я должен сосредоточиться перед мессой. Можете сами выйти к народу вместо меня!

Олимпия открыла дверь на балкон, а Иннокентий опустился на колени для молитвы. Сердце Клариссы учащенно забилось — они остались с папой наедине. Может, это и есть послание небесное? Еще никогда княгиня не отваживалась обращаться к этому человеку через голову донны Олимпии, к тому же в ее отсутствие, но сегодня иного выбора не было. Она, сама того не понимая, указала Спаде способ спасти ее друга, а теперь, когда доводы монсеньора, похоже, разбились о твердокаменное упрямство донны Олимпии, княгине предстояло добиться определенности в этом вопросе. И не только в отношении Франческо, но и себя. В Клариссе затеплилась надежда. Она собралась привести Иннокентию аргумент, не внять которому он просто не сможет.