Княгиня - Петер Пранге

— На коленях призываю ваше святейшество, — робко заговорила Кларисса, чувствуя, как сердце выскакивает из груди, — извинить меня, однако меня снедает тяжкая душевная боль. Вынуждена просить у вас совета.

Некоторое время Иннокентий продолжал шептать слова молитвы, затем изуродованное оспой лицо повернулось к ней.

— Кого Бог наказывает, того любит, — изрек он, и, к облегчению Клариссы, лицо урода вдруг преобразилось, смягчившись. Понтифик поднялся. — Что гнетет сердце твое?

— Мне не дает покоя мысль о помиловании, ваше святейшество. Верно ли, что участие в торжествах смягчает наказание за грехи наши и растворяет перед нами врата царствия небесного?

— Несомненно, дочь моя. Кто в этот священный для нас год, ведомый искренним желанием покаяться в грехах своих с открытым сердцем отправляется в паломничество, может быть уверен в спасении души.

— Если это так, ваше святейшество, то не заслуживают ли помилования и те, кто внес важный вклад в благие дела, способствующие достойной встрече Священного года? Дела, которые помогают многим верующим освободить души от бремени греха?

— Ты имеешь в виду синьора Борромини, главного архитектора моей церкви? — Папа покачал головой, и лицо его помрачнело. — Небесная справедливость в силах простить, земной, однако, надлежит проявить строгость.

— И она неумолима?

Иннокентий поднял руку для благословения.

— Милость Господня не покинет его и на эшафоте, оборонит его, как щитом. — Со вздохом он вновь опустился на колени. — Вопрос решен окончательно. Грешник должен понести кару. Борромини умрет. И не отвлекай меня от молитвы.

С площади доносились торжествующие крики. Борромини умрет… Борромини умрет… Эти два слова беспрестанно звучали в голове у Клариссы, а на балконе тем временем ее кузина общалась с народом. Охвативший княгиню страх уподобился отчаянию. Неужели донна Олимпия и впрямь самая могущественная на земле? Неужели ей, и только ей, решать, кому жить, а кому погибнуть?

Понтифик, покончив с молитвой, повернулся, и взгляд его упал на балкон. Клариссе захотелось броситься папе в ноги, — умолять его о пощаде, рыдать. И тут она заметила выражение его лица: понтифик смотрел на свою невестку с нескрываемой неприязнью. Губы Иннокентия продолжали шептать слова молитвы. Кларисса задала себе один вопрос: а как бы повела себя на ее месте сама донна Олимпия, окажись она в подобной ситуации?

В следующее мгновение она уже знала, как действовать. Разумеется, надежда была крохотной, но все же… Разве в ее положении можно пренебречь даже ничтожным шансом?

— Народ любит донну Олимпию, — громко произнесла Кларисса, игнорируя недовольство на физиономии папы. — Люди приветствуют ее, будто собрались здесь ради нее.

— Людям пристало любить Бога и его земного наместника, — раздраженно бросил в ответ Иннокентий. — И чем больше радости они уделят обычному смертному, тем меньше ее останется для Бога.

— Но донна Олимпия не простая смертная, — собрав все свое мужество, возразила Кларисса. — Она может поступать, как пожелает. Она может все! Она — владычица Рима!

Папа вскочил на ноги. Налившееся кровью лицо Иннокентия теперь выражало уже не просто неодобрение, а гнев. Он вдруг напомнил Клариссе большого разъяренного старого цепного пса, которого раздразнили и выманили из будки.

— Кто осмеливается, — скрипучим голосом осведомился он, — утверждать подобное?

Вечером пьяцца Навона сияла тысячами фонарей, в воздухе стояли зубовный скрежет и стоны флагеллантов, в напоминание о муках Христовых полосующих свои оголенные торсы плетьми-многохвостками.

На подгибавшихся от волнения ногах Кларисса взошла на трибуну, сооруженную в самом центре площади, и уселась рядом с кузиной. Дню этому, казалось, не будет конца, будто секунды обратились в минуты, а те — в часы. Возымела ли действие ее отчаянная попытка уговорить папу? Или всем ее усилиям суждено пойти прахом?

Проводить торжества по случаю воздания пасхальной хвалы Господу выпало испанцам. Такой чести они удостоились в благодарность за поддержку, оказанную ими Иннокентию при выборе его папой, в пику кардиналам-французам. Следуя их идее, архитектор Карло Райнальди, сын папского архитектора, переоборудовал площадь под средневековую крепость — по обеим сторонам площади возвышались две мощные сторожевые башни, из-под куполов которых смотрели друг на друга Иисус Христос и Дева Мария. «Вот здесь, — обреченно думала Кларисса, — вероятно, уже несколько минут спустя Франческо Борромини и суждено расстаться с жизнью».

Ряды кресел для приглашенных представителей знати, церковной и светской, расположились вокруг подиума с троном папы, напротив пока что незавершенного фонтана Бернини, каменного свидетельства превосходства кавальере над своим поверженным соперником. И хотя фигуры, украшающие фонтан, пока что не установили, обелиск уже возвышался над мраморным бассейном. Указующим перстом вздымаясь в небо, он казался Клариссе грозным предупреждением.

— Как великолепно будет выглядеть фонтан, когда в него устремится вода и будет окроплять богов воды, — фантазировала донна Олимпия.

В этот день она и сама выглядела великолепно — роскошное платье с золотым шитьем, замысловатыми украшениями из шелка, расшитое бриллиантами. Под стать наряду было и ее настроение.

— Наверняка будет очень красиво, — рассеянно согласилась Кларисса.

— Твоему Борромини такое никогда не создать. Между прочим, — повернулась Олимпия к кому-то из сидящих позади Клариссы, — не пришло ли время сегодня вечером послать вашего братца на Виколо-дель-Аньелло?

— Думаете, сегодня вечером?

Услышав у себя за спиной этот голос, Кларисса стремительно повернулась. Как раз за ней расположился кавальере Лоренцо Бернини. Бернини приветствовал ее смущенной улыбкой. Кларисса без единого слова кивнула в ответ. С чего это он надумал усесться именно здесь, у нее за спиной?

Повернувшись, Кларисса стала глядеть перед собой.

— Кавальере, не будьте столь наивны. Сегодняшний вечер — самое удобное время, — принялась убеждать донна Олимпия. — Сегодня его соседка одна-одинешенька, и кто знает, когда еще объявят приговор, и вообще, отыщутся ли эти планы? Вполне может статься, что этот безбожник дал указания на случай, если с ним что-то произойдет, просто уничтожить все его чертежи и расчеты.

Кларисса не уловила смысла их беседы. Пару минут спустя Луиджи Бернини, брат кавальере, приблизился по знаку Олимпии сначала к ней, затем склонился к Лоренцо, который быстро прошептал ему какие-то наставления, и тут же, пробравшись сквозь толпу флагеллантов, торопливо исчез в неизвестном направлении. На физиономии Луиджи было написано такое недовольство, будто сейчас его заставили снова повторить пост.

Что все это значит? Времени на раздумья не оставалось — заглушая вопли флагеллантов, торжественно зазвучали фанфары, потом они смолкли, и на площади наступила тишина. Доносился лишь тихий перезвон колокольчика. На площадь верхом на белом лошаке, как некогда Иисус в Вербное воскресенье, въехал папа Иннокентий. Спешившись у самого возвышения, он прошествовал к трибуне. Едва папа занял место на троне, как многоголосый хор затянул заздравную в честь Христова Воскресения. Хору аккомпанировали оркестры, разместившиеся в двух сторожевых башнях. Торжественно и мощно звучало пение, будто стараясь охватить весь мир. Кларисса, сгорая от нетерпения, ждала завершения хорала и в то же время страшилась этого момента.