Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Электрон Приклонский

На некоторых немецких машинах трудились наши ремонтники (их легко можно узнать по лоснящимся, промасленным насквозь комбинезонам и телогрейкам). От ремонтников мы узнали, что несколько «Тигров», украшенные красной звездой и новым номером на башне, уже ушли бить своих удирающих в Румынию хозяев. Большая часть брошенных фашистами машин имеет различные повреждения: либо сорвана электропроводка, либо выкрошены зубья шестерни в коробке перемены передач, либо разбит орудийный прицел (у «Тигров» – великолепный цейссовский дальномер). Оптика у них богатая, не чета нашей.

А нам предстоит сдавать свою машину на СПАМ (сборный пункт аварийных машин), куда, по сути дела, она должна была быть отправлена еще четыре месяца назад прямо из Ивантеевки. Но пути начальства воистину неисповедимы...

Ремонтники со дня на день ждут платформ и машину пока не принимают, и наша «развалюха» отдыхает, грея старые кости на вешнем солнышке. Она стоит впритык к белой стене хаты, в которой разместились Орехов и Сехин. Мы с командиром устроились в доме по соседству, совсем рядом со станционными путями.

Внутренность нашего дома, включая и печь, представляет собою удачное смешение украинского и русского стилей оформления жилья. Объяснилось это очень просто: хозяин дома, железнодорожник Федор Подорников, оказался моим земляком. Он приехал сюда на работу со Смоленщины двадцать с лишним лет назад, да так и осел здесь, женился на украинке, пустил корни: у Подорниковых есть сын, ровесник мне, тоже воюет.

Жена хозяина, женщина добрая, хлопотунья, весело подтрунивает над своим «чоловиком», который почти четверть века прожил среди украинцев, но так и не научился правильно произносить некоторые слова, так что, вместо «паляныця», у него получается «полениться». «Называет булочку чуть ли не поленницей!» – притворно негодует хозяйка, нарочно перенося ударение в слове, и ловко выхватывает из раскаленного зева печи пышущие жаром, румяные паляныци, печь которые она превеликая мастерица. Ее поварское искусство мы с Николаем оценили за первой же вечерей, во время которой услышали рассказ стариков о том, как они остались живы, когда шел бой за станцию. Спасло их то, что они перебрались на житье в узкую щель, предусмотрительно вырытую хозяином, старым солдатом, под самой стеной хаты со стороны сада.

Заняв пристанционный поселок, наши начали выбивать немцев со станции. В хате Подорниковых заняли позицию, перекликаясь не по-русски, трое пехотинцев с ручным пулеметом: из окна удобно было вести огонь вдоль путей. Пулемет работал, почти не умолкая. Потом в хате разорвался снаряд, и в ней стало тихо. После боя Подорников заглянул в свою хату и не узнал ее: великолепное сооружение, объединившее в себе русскую печь с украинской грубкой, было сильно повреждено, стекла из окон повылетели, но самое страшное ожидало хозяина в другой половине дома, отделенной от кухоньки печью. Там лежали на полу в разных позах трое молодых ребят, сраженных наповал осколками снаряда. Младший сержант, очевидно командир расчета, даже не выпустил из рук пулемет Дегтярева. Старику показалось, что пулеметчик дышит. Подорников осторожно перевернул его на спину и прижал ухо к груди: сердце молчало. Старый солдат заплакал, потом, не поднимаясь с колен, бережно вынул из нагрудных карманов убитых красноармейские книжки, письма. В тот же день с помощью жены и соседей тела бойцов были преданы земле.

Рассказывал больше сам хозяин, а его хозяйка, заново переживая все, тихо плакала, орошая плечо мужа слезами. Выплакавшись, она принесла нам завернутые в белоснежную хустку бумаги. Мы перелистали книжки. Бойцы оказались казахами. Отметив в книжках дату гибели и место захоронения воинов, Николай решил отправить документы завтра же в штаб полка с Яранцевым, которого туда вызывают. Там разберутся, куда их следует переслать.

25 апреля

Хозяин, обрадованный встречей с земляком, с утра принялся налаживать какой-то особенный, собственной конструкции компактный аппарат для производства горилки, а хозяйка всерьез взялась за нас и нашу одежду. Пока мы с командиром, призвав на помощь Ефима Егорыча и Жору, вскапывали на огороде твердую землю, утоптанную танковыми гусеницами (старикам тяжело было бы справиться с этой работой), наше исподнее успело основательно прокипятиться и выстираться, но теплое зимнее белье, заношенное донельзя, так и осталось серым, к величайшему огорчению добросовестной женщины.

Окончание «пахоты» было ознаменовано баней возле горящей грубки, а затем, по обычаю, и обедом с чаркой. «Чарки», то есть большущие стаканы, хозяин доверху наполнил чистым, как слеза, крепчайшим перегоном, не имеющим противного сивушного запаха. От первой же такой чары голова моя стала весело кружиться. А хозяин, оглядев стол, уставленный простой, но обильной закуской – салом, печеной картошкой, солеными огурцами и знакомыми уже нам паляныцями, – с довольным видом разгладил усы и сказал: «Плохой горилки не делаю, потому как не торгую ею. Другое дело – выпить с добрым человеком. Первак гоню, только пока горит, а потом еще и перегоняю. Так что, сынки, снидайте хорошенько, не обижайте нас с матерью». Но уговаривать нас не нужно было. Однако, несмотря на плотную «заправку», после второго стакана мне так захотелось вздремнуть, что сидеть за столом стало совершенно невмочь. Извинившись, зачем-то отправляюсь спать в машину, на всякий случай поддерживая стену хаты рукой. Более стойкий Николай остался вести застольную беседу с хозяином.

Забравшись в самоходку, с грустью окидываю взглядом выдраенное до блеска отделение управления (столько мучились с машиной вместе – и теперь надо расставаться), привычно покачиваю рычаги, проверяя их нейтральное положение, и завожу двигатель, чтобы прогреть, хотя он в этом совершенно не нуждается. Вскоре перед смотровым лючком и в открытом башенном люке появились встревоженные лица Жоры и Ефима Егорыча. Ребята надсадно кашляли и вытирали слезящиеся от дыма глаза. Выхлопные газы выкурили всех обитателей из хаты, так как корма самоходки находилась всего в двух метрах от дверей, распахнутых настежь ввиду теплой погоды. Глушу мотор, успокоительно делаю ребятам ручкой и крепко засыпаю на своем сиденье.

Разбудил меня Яранцев. Он возбужденно сообщил, что завтра состоится передача машин в ремонт. Помпотех начищен, отутюжен, выбрит и радостен.

26 апреля

Направляясь утром к ремонтникам, проходим с Николаем мимо какого-то эшелона, загнанного на запасной путь. Много солдат в незнакомой нам форме сидят вдоль кювета и толпятся перед теплушками, переговариваясь на совсем непонятном языке. Никто из них не обращает на нас внимания, и мы медленно продвигаемся сквозь шумную толпу. Вдруг вынырнул откуда-то юркий офицерик, щегольски одетый, сияя множеством начищенных пуговиц и пряжек, и отрывисто скомандовал что-то сердитым голосом. Сидевшие на земле солдаты тотчас вскочили на ноги, слонявшиеся около вагонов торопливо расступились, и все до одного испуганно вытянулись в немыслимую струнку, вытаращив на нас глаза, а офицер, повернувшись к нам, лихо отдал честь. Смущенные такими почестями, держа правую руку у виска, мы быстро прошли, стесняясь своих не очень чистых гимнастерок, по окаменевшему живому коридору, который образовался вдоль всего эшелона. Всезнающие ремонтники объяснили нам с командиром, что в этом эшелоне следует один из полков недавно сформированной у нас румынской дивизии, которая скоро должна принять участие в боевых действиях против немцев. Так вот оно что! Союзники Гитлера уже начали поворачивать штыки на своего хозяина!