Эфирное время - Полина Дашкова

Женщинам Соколов нравился. На него обращали вниманиепо-настоящему красивые, уверенные в себе женщины. Фокус заключался в том, чтозастывший пронзительный взгляд они воспринимали как загадочный и влюбленный.Внимательные глаза крепкого, ладного, широкоплечего капитана их гипнотизировали,но вместо неприятных ощущений вызывали приятные. Красивые женщины нечувствовали себя пойманными врасплох, они не сомневались, что за внимательнымзастывшим взглядом стоит влюбленность.

Развлекать дам рассказами о суровых милицейских буднях капитанне умел, зато умел многозначительно молчать, изъясняться туманными намеками, ив сочетании с пристальным взглядом это создавало иллюзию некоего богатоготаинственного прошлого, наполненного подвигами и риском. Однако иллюзии хваталоненадолго. Капитан не дарил цветов, не водил в рестораны, вообще не ухаживал.Когда дело доходило до интимной близости, он делался безобразно груб, каккакой-нибудь маньяк-насильник.

От каждой он хотел добиться животной покорности ГалькиГлюкозки, распластанной на матрасе. Только так ему нравилось, чтобы он главный,а она – никто. Только так он получал удовольствие. Но при этом брезговалплатной любовью, которая дает возможность удовлетворить самые сложныепотребности.

Соколов хотел завести одну постоянную женщину, причемобязательно очень красивую, неглупую, верную, скромную, чтобы не тянула деньги,не качала права, не требовала жениться, чтобы не рожала детей, потому что детейон совсем не любил.

И вот однажды ему крупно повезло. Он вытащил из ледянойМосквы-реки Варю Богданову. Она была совсем молоденькой, необыкновеннокрасивой, несчастной и беззащитной.

Для нее застывший внимательный взгляд капитана стал символомспасения. Она была жива постольку, поскольку он был рядом с ней. Пережитыйкошмар почти лишил ее рассудка. Она боялась не только воды и холода, но илюдей. Самой себе она казалась грязной, растоптанной, никчемной. После выпискииз больницы она не могла ходить по улицам. Ее все время колотил озноб. Ейказалось, что прохожие как-то особенно на нее смотрят, узнают в ней ту самуюдуру, которая сама сняла с себя одежду в квартире маньяка, а потом пыталасьутопиться.

– Да, действительно, – сказал Соколов, когда она поделиласьс ним своими страхами, – у тебя все это написано на лице. Знаешь, как упроституток их профессия почти сразу накладывает отпечаток, так и у тебя естьчто-то такое в глазах. Ведь ты действительно пошла за Тенаяном добровольно идобровольно разделась. Значит, тебе хотелось этого.

Под видом жестокой правды он говорил ей много гадостей,которые усугубляли ее страх, делали еще беззащитней. Он добился совершеннойпокорности и зависимости. Ее мама попала в больницу с целым букетом нервныхболезней. Варя не могла оставаться дома одна, у нее не было денег, она нигде неработала и не училась. Соколов перевез ее к себе. Он наконец купил себедвухкомнатную квартиру в Строгинской новостройке.

Две пустые, необставленные комнаты на отшибе, с голымиокнами, выходившими на пыльный пустырь, стали для Вари единственным безопаснымместом в мире. Она постепенно превращалась в испуганного, забитого звереныша. Вквартире не было ни радио, ни телевизора. Соколов обедал на работе, по дорогеобычно сам покупал еду, поэтому она могла неделями не выходить из дома. Иногдаона ездила к маме в больницу, и всякий раз дорога становилась для нее пыткой.Ей казалось, что в автобусе и в метро на нее все смотрят.

Кончилось лето, пустырь почернел от осеннего дождя и грязи,потом побелел от снега. Варя куталась в ватное одеяло и часами смотрела в голоеокно, на снег. Она очень обрадовалась, когда однажды он принес домой маленькоготолстолапого щенка немецкой овчарки. Щенок был совсем крошечным, смешно ковылялпо пустым комнатам, приседая, оставлял маленькие лужицы, влезал на матрац,тявкал тоненьким голоском, просился на ручки, как ребенок, и торопливо, жаднолакал молоко из миски.

– Давай назовем ее Варькой, – предложил Соколов и зло,обидно, без тени улыбки, произнес:

– Сука Варька. Здорово звучит?

В своих ночных ток-шоу Елизавете Павловне приходилосьсталкиваться с разными личностями. Попадались среди них оголтелыециники-карьеристы, серые тухлые администраторы, мудрые прожженные воры,гениальные авантюристы, партийные попки, обученные двум-трем идеологическиясным фразам. Одним тщеславие мешало думать, другим жадность мешалачувствовать, были говоруны-однодневки, которые не могли остановиться, пьянелиот собственного красноречия, теряли голову и говорили много лишнего, себе вовред. Но были и такие, которые продумывали, тщательно взвешивали каждое слово,каждый жест.

Однажды гостем ее стал лидер одиозной парламентской фракции,фигура скандальная и непредсказуемая. Лиза никогда не встречалась с ним.раньше, знала только по телеэкрану и по прессе и очень удивилась, когда увиделаспокойного, усталого, пожилого человека с тоскливыми пустыми глазами и вполнеприятным лицом. Он коротко, деловито обсудил с ней ход предстоящей беседы,политик был отлично воспитан, немногословен, но главное, совершенно нормален идаже скучноват.

«Когда хулиганство становится прибыльной профессией, оноперестает доставлять удовольствие, оно утомляет», – подумала тогда Лиза.

Как только включилась камера и администратор программы подалсигнал, что через тридцать секунд они будут в прямом эфире, лицо партийноголидера удивительно преобразилось. Сместились лицевые мускулы, надбровные дугиразбухли, отяжелели, на лбу выступил пот, глазные яблоки поползли вверх, глазастали белыми. Он глядел в камеру исподлобья совершенно безумным взглядом, какбудто одними белками. Он грозно шевелил лохматыми рыжими бровями, надувал щеки,вытягивал губы трубочкой и говорил торопливо, хрипло, как будто бредил. Смыслего речи был один – абсурд.

После эфира они пили кофе в ее маленьком кабинете. Оноставил охрану за дверью, снял пиджак, в изнеможении откинулся на спинку креслаи закурил. На него было жалко смотреть. Глаза совсем потухли и ввалились, щекиобвисли, стало видно, что ему очень много лет, что он нездоров и смертельноустал. Он вытер потное лицо носовым платком, и Лиза решилась задать простойвопрос: зачем?

– Ради нашего общего дела. Во имя процветания великоймногострадальной России, – ответил он с такой презрительной усмешкой, что ейстало не по себе.

– Понятно, – кивнула она и поднялась, не допив свой кофе, –спасибо за интересный разговор. Всего доброго.

Он тоже поднялся, обошел стол, галантно поцеловал ей руку.

– Я не прощаюсь, Елизавета Павловна. Я собираюсь еще не разпоявиться у вас в эфире, впереди предвыборная борьба, надо чаще мелькать. Яподготовил пару скандалов, в бардаке снялся с голыми девками, в тюрьму к братвев гости съездил. Они меня любят, и девки и братва. Их много на Россию-то, оченьмного, куда больше, чем вам кажется. И все мои. Кстати, если кто вас обидит, нестесняйтесь, звоните. Мы с моими малышами поможем. Вы мне нравитесь, ЕлизаветаПавловна.