Серебряное пламя - Сьюзен Джонсон

Трей только сейчас заметил серебристый блеск, ярко выделяющийся на черной коже, и вспомнил обстоятельства, при которых он оказался на его обуви.

Герцогиня де Суансон, узнав каким-то образом, что Трей в Париже, возможно, от одного из посетителей салона Импрес, позвала его к себе на вечер. Вначале Трей вежливо отклонил приглашение, расстроенный тем, что Импрес выгнала его. Пожалуй, не просто расстроенный — разъяренный ее популярностью среди поклонников. Трей был не в том настроении, чтобы подвергнуться атаке со стороны гостей Эсти.

— Дорогой, мы просто не можем жить без вашей экзотики, — настаивала Эсти, характерным, чуть хрипловатым голосом.

— Я не очень расположен к развлечениям сегодня, — проворчал Трей, который был в самом дурном расположении духа.

— Мы соскучились по вашему обаянию, — уговаривала она, поняв его настроение. — К тому же вы сможете опробовать мой новый рояль — настоящий Бесендорфер. Я скажу, чтобы его передвинули в библиотеку. Там вы будете предаваться размышлениям в одиночестве и играть Листа на лучшем инструменте принцессы Евгении. Если кто-нибудь осмелится побеспокоить вас — я оторву ему голову.

Трей рассмеялся.

. — Вы всегда были поразительно гостеприимны, Эсти. Но хочу предупредить, что сегодня я не лучшая компания.

Хорошо зная Трея, герцогиня сомневалась, что какие-либо обстоятельства могут сделать Трея плохой компанией, но решила не спорить. Она обладала безукоризненным тактом и поэтому имела множество друзей.

Трей явился попозже и постарался быстро пройти через заполненные гостями комнаты в библиотеку.

Прекрасный рояль с золочеными, украшенными изумительной резьбой ножками и четырнадцатью видами инкрустаций оказался подлинным шедевром. Приглушенный свет газовых светильников делал его еще заметнее на фоне темных панелей стен библиотеки и рядов книжных полок. С обычной для Эсти предусмотрительностью на столике рядом с роялем стоял его любимый бренди.

Трей подошел к роялю, пробежался пальцами по клавишам, потом налил себе бренди и сел за инструмент. Трей знал, что Эсти найдет его позднее, и понимал, что она приведет с собой друзей. Но то время, которое она обещала, принадлежит ему. Через секунду он забыл обо всем, кроме щемящей печали музыки Листа. Его длинные пальцы бегали по клавишам изящно, без усилий, музыка звучала со сдержанной силой; Трей ощущал ее проникновенную силу кончиками пальцев, каждым нервным окончанием и всей душой.

Много позже он оторвался от рояля и увидел, что комната заполнена улыбающимися женщинами, в их глазах таилось восхищение и заманчивое предложение. Прославившийся своей наружностью и почитаемый за первобытную экзотичность, Трей в глазах флиртующих с ним женщин был желанным призом, и в прошлом он бы не отказался получить удовольствие, приняв многообещающие предложения. Однако после Импрес острое чувственное желание как-то пропало, остались только слова, полные намеков и оттенков, знаменитое обаяние действовало автоматически, без усилий с его стороны. Как привычное упражнение, которое доведено до автоматизма постоянной практикой. Поэтому он улыбался и флиртовал со своим обычным соблазнительным бесстыдством, в то же время грациозно отказывая им всем.

В тот момент, когда он допивал с Эсти и ее мужем последний бокал, собираясь уходить, в комнату ворвалась молодая графиня Треви, стройная, восточного типа женщина, с пылающими глазами и оливковой кожей, и, проследовав среди гостей словно некая ночная нимфа в черном платье и блеске бриллиантов, подсела к Трею и призывно улыбнулась ему. Вежливо улыбнувшись в ответ, он продолжил разговор с герцогом де Суансон. Секундой позже она коснулась его рукой и стала шептать ему на ухо.

Трей отрицательно покачал головой. Графиня наклонилась ниже и продолжала неистово нашептывать. Она, оказывается, недавно вышла замуж, это возбудило его на секунду, поэтому он отставил бокал и предложил отвезти ее домой, но потом, в ее будуаре, целуя ее, в то время как она лихорадочно расстегивала его рубашку, внезапно поразился тому, что она слишком высокая, что у нее другой цвет волос и что он не получает удовольствия от ее мягких губ.

Трею потребовалась вся его дипломатия, чтобы отделаться от графини, потому что она, в отличие от своего мужа, была молода и умна, но, хотя он и успокоил ее, как мог, она осталась безутешной.

Это было необычайно грубо для него. Надо послать ей что-нибудь дорогое от Шаме, и с извинением, подумал Трей, стоя на улице, у ее дверей в холодном, сером рассвете.

Импульсивно он решил пойти к Импрес, что было всем недалеко, потому что старые аристократические семьи жили в одном районе Парижа. Он наслаждался зрелищем рассвета в Париже, такого же кораллового цвета солнечные лучи были ранним утром на Медвежьей горе в Монтане, и он находил умиротворение в уединении, глядя на спящий город. Отправившись к дому семейства Жордан, повинуясь неосознанному, нарушающему правила приличий призыву, он сделал крюк, чтобы купить подарки детям. Подремав немного в кэбе, он дождался, когда откроются магазины, и нагрузил доверху экипаж, пройдя по нескольким магазинам. Нагруженный подарками, с легким сердцем, радостный, он говорил себе, что только навестит детей… это просто вежливость. Импрес больше для него не представляет интереса.

Так как их разговор в это утро не носил дружеского характера, Трей лениво ответил на вырвавшийся вопрос Импрес:

— Леди была настолько восхитительна, что сумела задержать меня на всю ночь. А как ты объясняешь своих мужчин детям? — спросил он без промедления. Каждый из них наносил удары, ревновал и негодовал, хотел мстительной компенсации за месяцы страданий.

— Я вернулась в полночь из театра. — А… дети спали уже?

— Очень хитро, — сказала она, подошла к окну и выглянула из него, словно его присутствие не имело никакого значения.

Итак, веселая вдова развлекалась с мужчинами допоздна, подумал он, разглядывая ее стройную фигуру, четко выделяющуюся на фоне окна. Почему это для него такой сюрприз? Если кто-нибудь и понимал ее развратную натуру, так это он. Как могла она выглядеть, такой свежей и невинной, словно весенний цветок, этим утром в своем бледно-желтом платье, со своими светлыми волосами, как у ребенка, и быть куртизанкой? Он почувствовал желание обнять ее тонкую талию, притянуть Импрес к себе, почувствовать тепло ее тела и зарыться лицом в пахнущие фиалками волосы. Он не мог обманывать себя больше, что дети единственная причина появления его, и, полный ревности ко всем мужчинам в ее жизни, сказал хозяйским тоном, которым никогда до этого не разговаривал с женщинами:

— Я больше не буду ждать так долго.

Обернувшись, Импрес не стала притворяться, что не поняла его, и, смерив взглядом Трея, прокляла в душе его невыносимую уверенность.

— Ты не можешь заставить меня.

Он улыбнулся.

— И не должен.

Его самонадеянность, внезапное будоражащее появление, чувственность — все раздражало ее. Но она знала, что если быть честной с собой, Трей прав. И это раздражало больше всего. Как мог он-с ленивым мерцающим взглядом этих серебристых глаз — заставить ее испытывать желание к нему, вызывать внутренний трепет, когда все мужчины, ухаживающие за ней с таким пылом, не вызывали никакого волнения? Он не предлагал ничего, кроме мимолетного удовольствия с последующей потом сердечной болью, и за это Импрес ненавидела его.