Вечная молодость графини - Екатерина Лесина

Признавать он отказывался. Упрямый, гад. И это упрямство лишь подстегивает в сущности бесполезный спор.

– В данном случае нет четкой закономерности, – Адам двигался, придерживаясь рукой за бок.

– То есть ты отрицаешь закономерность? Ольга. Татьяна. И Галина. Три случая редкого рака в одной семье. И да! Они некровные родственники, если ты про наследственность.

Адам вздохнул и пояснил:

– Этиология рака – вопрос окончательно невыясненный. Ты учитываешь фактор кровного родства. И фактор мистики. Но опускаешь фактор длительного совместного проживания. А оно включает не только физическое сосуществование в неком пространстве, но и сходный режим питания. В этом разрезе воздействия канцерогенов более вероятно, чем…

– А Маша Капуценко? – Дашка шлепнула Адама по руке и закинула сумку на плечо.

– Совпадение.

– Ты – тьма неверия, – фыркнула Дашка.

– Без тьмы неверия невозможен свет веры. Без тьмы, в принципе, свет не возможен.

Ей показалось, или Адам улыбнулся. Показалось, конечно. Он не умеет шутить. И наверное, это тоже хорошо. Она привыкла к нему, такому.

Сегодня им предстояло еще одно очень важное дело. Тьма и свет сойдутся в одно точке.

Крупные хлопья снега плясали в воздухе. Они облепляли стебли фонарей и ветви берез, ложились на дорожку и громады памятников. Дашка стащила варежки и вытянула руки, ловя пальцами снежинки, а когда удалось поймать – съела с ладони и зажмурилась, до того вкусным показалась талая вода.

– Это неразумно, – пробурчал Адам. – А в ряде случаев подобное действие может представлять опасность для здоровья.

Кто бы говорил! Он шел медленно, изо всех сил стараясь держаться прямо, но все равно перекашиваясь на бок. И Дашке неимоверно хотелось нырнуть под руку и подставить плечо.

Янка всегда говорила, что Дашку хлебом не корми, дай кому-нибудь плечо подставить.

Адам испугается. Он и так нервничает. От его трости на снегу остаются круглые ямины, почти как от Дашкиных каблуков, только больше.

– Если ты не хочешь, – она никогда раньше не спрашивала, хочет ли он приходить сюда. Просто наступал день, Дашка появлялась, садила его, уже одетого «на выход», в машину и везла сюда. По дороге по молчаливому согласию останавливались на углу Третьяковой, чтобы купить четыре белых розы.

– Если ты не хочешь, то можешь не идти туда… если тебе слишком… слишком…

– Я адекватен, – Адам переложил рукоять трости в левую руку. – И физическое самочувствие позволяет… совершать прогулки средней протяженности. Однако, если мое общество представляется тебе неприемлемым в данной ситуации, то…

– Заткнись, – Дашка, мокрой от талого снега рукой, потрогала розы. – И пойдем уже.

За чертой ворот вездесущую белизну портили яркие пятна пластиковых венков. Кое-где горели свечи, серая ворона следила за редкими посетителями с будки сторожа.

Идти недалеко. Белый ангел стоял меж двух тополей. Они прочно сплелись ветвями и шары омелы застряли в них желтыми клубками. Снег лежал на крыльях и на черной плите постамента, привязавшего ангела к земле. Дашка рукавицей очистила плиту и протерла трещины букв.

Слова знакомы.

«Яна Тынина»

А ниже – цифры высшего приговора. Отведенный срок ничтожно мал, и оттого знакомая горечь сводит скулы. Обещали, что со временем станет легче, а оно не становится. И Адам еще… смотрит на памятник с удивлением, точно не понимает, зачем он здесь нужен.

Для него Янка жива.

Он сумасшедший. И в то же время в его сумасшествии больше разума, чем в разумности мира. Наверное, хорошо, что Адам есть. Не будь его – Дашка сама бы свихнулась.

А так она стояла, смотрела, как белые розы скрываются под белым снегом и думала, что все обязательно наладится. Как-нибудь.

– Пойдем, – сказала она Адаму и, взяв за руку, потянула к выходу. Он шел, послушный как всегда, и постоянно оглядывался. Оглянулась и Дашка.

За белой пеленой ни черта не видно.

Свечи гасли одна за другой. Вместе с ними уходила та, что живет в зеркале. Она была прекрасна. И Эржбета улыбалась ей.

Когда не осталось ни одной свечи, Эржбета смежила веки. Она была во тьме. А тьма была в ней. Достигнутая гармония подарила покой разуму, и он исчез. Тело же прожило еще четыре года.

Его кормили, просовывая еду в щель. Его поили.

Его ненавидели.

Но все это не имело никакого значения. Главное, что путь Эржбеты Батори, графини Надашди, был завершен. И сидя перед запертой дверью, Эржбета улыбалась.

Она ни о чем не жалела.