Поденка - Джеймс Хэйзел

– В конце войны в стане нацистов царил хаос, – заметил Прист.

– Их структура командования и впрямь функционировала плохо, но они вовсе не были некомпетентными, – возразил Рак. – Это не объясняет их действий.

– А что объясняет?

– В сорок пятом году, когда я познакомился с нацистским врачом Шнайдером, мне казалось, что я, возможно, нашел ключ к разгадке, но сейчас я в этом не уверен.

Шнайдер. Опять это имя. Его упоминали и Тифф Роулинсон, и Сандра Барнсдейл.

– Шнайдер ставил опыты на евреях в Бухенвальде, используя яд.

– Верно. Он разработал яд, который вызывал у человека невообразимую боль, но не убивал его. Думаю, он испытывал сексуальное наслаждение от страданий своих жертв. Он сказал мне, что когда их страдания достигали пика, он открывал для себя канал прямой связи с Богом.

– Так же как пик оргазма дает канал связи с Богом, когда проводятся обряды, связанные с совокуплениями.

– Да, что-то в этом духе, – фыркнул Рак. – Я считаю, это вздор, но что-то в этом духе.

– А при чем тут Ева Миллер?

Рак отвел глаза, в них плескалось сожаление.

– Ева, – выдохнул он. – Чего именно вы хотите добиться?

Чарли придвинул стул к изножию кровати Рака, сел и огляделся. Из личных вещей в комнате была только фотография в рамке, которая стояла на тумбочке, отвернутая от кровати. Интересно, ее нарочно так повернули или нет?

– Искупления, – сказал Прист.

– Искупления? – насмешливо повторил Рак. – Да что вы об этом знаете?

Прист подался вперед.

– Я знаю, что это, возможно, ваш последний шанс искупить свои грехи, полковник.

– Неужели вы в самом деле думаете, что, ответив на ваши вопросы, я искуплю какие-то свои грехи? Не слишком ли это самонадеянно с вашей стороны, мистер Прист?

– Полковник Рак, мне плевать. Ваш душевный покой ничего для меня не значит. Я хочу добиться одного – чтобы люди, которые мне дороги, не пострадали, а виновные понесли наказание.

Впервые с тех пор, как они вошли в комнату, Рак улыбнулся.

– Что ж, по-моему, причина достаточно веская.

Закончив свой рассказ, Рак попросил воды. Джессика дала ему стакан, и он залпом осушил его, пролив воду себе на грудь.

– Стало быть, уйдя из разведки, вы поступили на службу в полицию? – уточнил Прист.

– Да. В сорок девятом году я начал служить в полиции Лондона. После войны таких, как я, было много, мы не знали, где еще можно использовать приобретенные навыки. Работа в полиции казалась единственным подходящим полем деятельности. Я дослужился до звания старшего инспектора сыскной полиции, и все это время я пытался разыскать ее. Еву. Но впервые наткнулся на ее след в семьдесят втором, когда меня вызвали на место убийства в Кенсингтоне. Это был не мой район, но убийца оставил записку, адресованную мне лично. Жертва была отравлена тем самым алкалоидом, который во время допросов описал мне Шнайдер. Только два человека знали, что он собой представляет, – я и Ева Миллер. Она нарисовала в своей записке поденку, чтобы я окончательно убедился, о чем идет речь, хотя я все понял и так.

– Но почему именно поденку? – спросил Прист.

– Это было кодовое название операции, которой я руководил после окончания войны. Грязный секрет Британии. Нам приказали собрать всю вразумительную информацию об экспериментах нацистских врачей. Узнать, не достигли ли они каких-то результатов, которые могли бы быть полезны. Мы называли это операцией «Поденка».

Прист пытливо взглянул на собеседника:

– И вы думаете, что Ева организовала какую-то группу? Группу, которая действует и сейчас?

– Да, я полагаю, что Ева смогла найти немало извращенцев, готовых платить за то, что она творила.

– То есть эти люди платят за то, чтобы наблюдать за действием яда.

– Вот именно.

– Но Ева давно умерла, а эта группа действует и в наши дни, – заметил Прист.

Рак кивнул. Он явно начинал уставать.

– Полагаю, у Евы Миллер был ученик. Кто-то, кому она передала свое дело.

– А вы не знаете, кто это?

– Если бы знал, я бы вам сказал. Я не переставал следить за этим более двадцати лет. Побывал на всех местах преступлений, которые, как мне казалось, могли быть связаны с группой «Поденка». Для расследования их деятельности я организовывал одну оперативную группу за другой, но мы так и не сумели близко подобраться к ним. И не смогли выяснить, кто в нее входил. Никто ничего не говорил.

– Я знаю, – кивнул Прист. – Мне известны их имена.

Рак с удивлением уставился на него:

– Вам известны их имена?

Чарли собирался ответить, когда Джессика вдруг схватила фотографию с тумбочки. Посмотрев на нее, она молча передала ее Присту. Снимок выцвел от слишком долгого пребывания на свету, но все же было видно, что изображенная на нем женщина очень красива. На лице играла полуулыбка, и что-то в нем показалось Присту знакомым.

– Это Ева? – мягко спросил он. Рак кивнул. Джессика продолжала молчать. – Вы были в нее влюблены?

Старик отвел глаза.

– Думаю, да. В каком-то смысле.

– А потом вы ее видели? Я хочу сказать – после той ночи в сорок шестом?

– Да. Один раз.

14 ноября 1978 года

Деревня под Лондоном

Рак заворочался. Что-то нарушило его сон.

Собственно, в этом не было ничего необычного. Он спал чутко со времен войны, не решаясь полностью отключиться от мира. Его мог разбудить малейший шум.

Но сейчас все было по-другому. В доме кто-то находился.

Рак встал с постели, стараясь не шуметь. В ящике тумбочки лежал револьвер. Если внизу бродит злоумышленник, лучше застать его врасплох. Лишь очень немногим придет в голову, что человек такого возраста может быть столь бдительным, поэтому преимущество на его стороне.

Рак бесшумно спустился на первый этаж. Сквозь тонкие занавески в дом проникал свет уличного фонаря, и было видно достаточно, чтобы прокрасться к гостиной.

Альберт взвел курок револьвера. Он держал оружие стволом вверх, готовый мгновенно опустить его и выстрелить в ночного гостя. Два выстрела, и назад, под прикрытие двери, как его учили.

Он заглянул в гостиную.

– Привет, Берти.

Револьвер выпал из его руки на пол, и Раку вдруг показалось, что сейчас у него подогнутся колени. Он схватился за косяк, чтобы не упасть.

– Ева.

– Извини за вторжение.

Молодая девушка, которая когда-то сидела в углу сарая, стенографируя его беседы со Шнайдером, постарела, но не настолько, чтобы он ее не узнал, несмотря на тусклое освещение.