Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник
Шрифт:
Интервал:
– Мавензи во что-нибудь вляпался? – спросил он у меня по-английски.
– Нет, – ответил я.
– Хорошо. Я забеспокоился, увидев вашу машину. Вы ведь из города? Что он там делал?
– Мавензи обратился ко мне за советом, – начал я осторожно и, раз уж мы оба говорили по-английски, протянул руку для пожатия. – Я Дэвид оле Сайтоти.
– Я Сэмюэль, – ответил он.
– Просто Сэмюэль?
– Сэмюэля будет достаточно. Какого именно совета просил у вас Мавензи?
– Он обратился ко мне за советом как к историку, – объяснил я.
Он кивнул:
– Я так и подумал. Ну что ж, давайте пройдемся и побеседуем. Не стоит обсуждать это в присутствии детей.
Он пошел к стаду, и я присоединился.
– Это ведь насчет церемонии обрезания, не так ли? – спросил Сэмюэль.
– Да, – ответил я.
– Он утверждает, что я жестокий бессердечный человек и ненастоящий масаи?
– О нет, Сэмюэль, – ответил я, – напротив, он крайне уважительно отзывается о вас.
– Правда? – удивился он. – Какая неожиданность. Я-то знаю, чего ему это стоило.
– Тогда почему бы не позволить ему обрезаться? – спросил я.
– У меня на то свои причины.
– Вероятно, вам лучше будет поделиться ими со мной, – предложил я.
– Вы историк, – бросил он. – Вы сюда приехали по просьбе Мавензи и как его защитник. Вы будете рассказывать мне, что обрезание – традиционный для масаев обряд перехода во взрослую жизнь, что его практиковали тысячелетиями и что я опозорю мальчишку, если не разрешу ему его пройти.
– Вы о нем заботитесь? – спросил я.
– Я люблю его так, словно он мой родной сын, – сказал Сэмюэль.
– Тогда почему вы отказываете ему в обряде взросления?
– Это варварский и жестокий обычай! – выплюнул Сэмюэль.
– Тем не менее вы сами обрезаны, – возразил я.
– Да.
– И вам это не причинило вреда.
– Не причинило.
– Тогда почему?..
Он долго размышлял над ответом. Потом остановился и развернулся ко мне.
– Мать Мавензи – не первая моя жена, – начал он. – Моя первая супруга умерла, но прежде, чем это случилось, у нас был сын. Он был очень похож на Мавензи: смелый и умный мальчик. И, как Мавензи, он крайне гордился тем, что он масаи, весьма почитая наши обычаи.
– Включая обрезание? – спросил я.
– Включая обрезание, – ответил Сэмюэль.
– Он, вероятно, сейчас уже молодой человек, – произнес я, раздумывая, куда клонит собеседник. – Он живет на Килиманджаро?
– Он умер, – сказал Сэмюэль, и я увидел боль на его лице. – Он умер от инфекции, которую ему занесли во время церемонии обрезания. В тот день я отказался от всех своих имен, кроме Сэмюэля. Я снял красное одеяние, начал отращивать волосы и поклялся, что никого из детей своих больше никогда не позволю обрезáть.
– Понимаю, – сказал я.
– Это жестокий обычай, – продолжил он. – У нас есть больницы со стерильными инструментами, одноразовые перчатки для хирургов и медсестер, антисептики для всех предметов в здании. И тем не менее меня обрезáли, когда я стоял по колено в грязном потоке, ножом, которым перед тем иссекали крайнюю плоть всем моим одногодкам, и на лезвии еще не высохла их кровь. Я знал, что масаи не вправе выказывать боль, и стоял недвижим, как статуя, несмотря на мучения. Я не представлял себе побочных эффектов от церемонии. Я очень гордился собой, как спустя много лет – гордился тем, что теперь настал черед моего сына пройти ритуал. Когда он заболел, я отвел его к лайбони и, лишь когда ему не удалось его вылечить, – отвез в городскую больницу, а там сказали, что спасти его невозможно, ибо дело зашло уже слишком далеко. В тот день я выбросил свое красное одеяние, отшвырнул копье и начал снова отращивать волосы. – На лице его была написана яростная решимость. – Я не потеряю второго сына из-за этой идиотской церемонии!
– Понимаю, – повторил я. Лайбони – это наше имя для знахаря.
– Разве это жестоко? – спросил он требовательно.
– Вовсе нет, – ответил я. – Но ваше решение может иметь жестокие последствия. Мавензи не позволят взять себе жену и не разрешат выстроить собственную маньяту.
– Лишь если он останется здесь, – он обвел саванну широким жестом. – В городе ему не станут чинить таких препятствий.
– Но он желает прожить традиционную жизнь скотовода, – заметил я, – и этого он будет лишен.
– Если с ним произойдет то же самое, что с моим первым сыном, – резко ответил Сэмюэль, – он лишится всей жизни.
– Должен найтись компромисс, – сказал я.
– Решение, устраивающее обе стороны, найти не удастся, – возразил Сэмюэль.
– Возможно, – согласился я, – но я пообещал Мавензи попытаться, и я сдержу данное ему слово.
Он ушел ухаживать за скотом, а я остался на месте, размышляя над ситуацией. Действительно, положение выглядело безвыходным; у каждой стороны были серьезные моральные аргументы. Сэмюэль не хотел обрезания Мавензи, это было вполне разумно и отражало его отцовскую любовь и тревогу, а Мавензи требовал полагавшегося ему по рождению перехода во взрослую жизнь, и это было не менее разумно. Я постепенно осознал, что имею дело с этической дилеммой и, следовательно, должен рассуждать как специалист по этике. Но я – не он. Я – историк, и если мне суждено найти приемлемое решение, то лишь опираясь на свои профессиональные знания. Поняв, какой подход требуется в данном случае, я начал осознавать, как именно можно решить проблему. Наконец я направился обратно к хижине Мавензи. Мальчик ожидал меня, стараясь не выказывать беспокойства или чрезмерной надежды. Я попросил его послать кого-нибудь из братьев в поля за Сэмюэлем. Когда тот вернулся, они оба сели на трехногие стулья, а я начал мерить шагами хижину, глядя на них.
– Ты просил меня о помощи, – сказал я Мавензи. – А вы, – обратился я к Сэмюэлю, – не отказали мне в праве ему помочь.
– Это так, – сказал Сэмюэль.
– Я историк, – продолжал я, – и потому обращаюсь к истории. До XVIII века по христианскому календарю (то есть пять веков назад) у масаи почти не было истории, но это не значит, что мир начался тогда. Письменные
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!