Несущий свободу - Игорь Поль

Голокуб бормотал в гостиной, по окнам бесшумно лилась вода. Он вытащил мычащего от боли парня на середину комнаты – просто схватил за ногу и проволок по полу, как ворох тряпья. Чип не нуждался в командах – казалось, безысходный ужас заполнил комнату до краев. Хенрик рванул цветастую занавеску, скомкал, грубо набил страдальчески искривленный рот.

– Я буду задавать вопросы. Только два ответа: да и нет. Да – кивнешь. Нет – покачаешь головой. Если увижу, что врешь – порежу на куски. Медленно. Кивни.

Тело на полу замешкалось: мозг, анестезированный болью, реагировал вяло. Ярость требовала выхода, это существо не ассоциировалось ни с чем разумным, достойным жалости, в голове билось лейтмотивом: они убили ее. Он почувствовал, как хрустнул палец под каблуком, тело выгнулось дугой, забилось – так извивается червяк, перебитый пополам.

Шепот Хенрика был подобен крику, он был самой смертью:

– Я сказал – кивни.

Застонала женщина в прихожей. Затылок парня отчаянно заколотился об пол.

– Слушай. Отвечай. Это ты принес женские вещи? Ботинки, рубаху?

Затылок вновь стукнул.

– Ее убили? Убили?

Существо замотало головой, прижало к груди изувеченную кисть, баюкало ее; слезы струились из слепых глаз.

– Ты знаешь, где она?

Снова кивок. Хенрик почувствовал, как в груди зародилась горячая волна: надежда.

– Хорошо. Я тебя не убью. Расскажешь мне, как ее отыскать. Останешься жив, я обещаю. Не трусь – слепота к вечеру пройдет. Но если что не так…

Рука парня вырвала кляп. В невнятном клекоте слова были почти неразличимы:

– Клянусь… уборщик… украл… вынес с мусором… это не я… святой крест…

– Хорошо. Дальше. Где она?

– Святой крест… не я… я только мусор выношу…

– Это я понял, – кивнул Хенрик. Он блаженствовал в волнах тепла – она жива. – Говори, где ее держат.

Сумку он оставил в подвале, неподалеку от выхода, среди трупов и моргающего из-за перебитой проводки освещения. Левое плечо жгло – какой-то громила выстрелил в него со спины. Хенрик слишком поздно среагировал на движение, не успел уйти с линии огня, пуля сорвала изрядный клок кожи, и теперь он чувствовал, как рукав постепенно напитывается кровью. Он досадовал – от усталости реакция его оставляла желать лучшего; нападение, единственным козырем которого были быстрота и шокирующая жестокость, высосало остаток сил. Скоротечный бой среди белых стен промелькнул как миг: удивленные лица (тебе чего, дружок?), медленные, будто сонные движения противников, щелчок световой гранаты, багровая муть в глазах и частые хлопки револьвера. Он перезаряжался с такой скоростью, что наверняка получил бы высший балл на стрельбище учебного лагеря; жалел, что с ним это убогое оружие для тайных дел, совершенно не годящееся для штурмовых акций, а не сокрушительный «Оберндорф» с картриджем на сотню выстрелов, системой индивидуального наведения и гранатами химического воспламенения. Хотелось прошивать стены навылет, выжигать темные углы, идти, не скрываясь, подобно мобильному штурмовому комплексу, чувствовать в угаре торжествующей ярости, как пули бессильно рикошетируют от брони высшего класса защиты и как умирают невидимые противники, которых блок наведения рисует в виде бледно-зеленых, накладывающихся друг на друга силуэтов. Вместо этого – жалкий суррогат: патроны с капсулами из монокристаллического водного композита; такие проделывают в теле дыру с кулак, а после растворяются кровью, не оставляя компрометирующих следов, но совершенно не годятся для стрельбы через препятствие.

– Женщина. Белая. Зовут Ханна. Где она? – спросил он у единственного оставшегося в живых.

Человек бессильно свесил голову: жизнь покидала его вместе с кровью из развороченной ноги.

– Женщина. Белая, – повторил Хенрик, уже не надеясь на ответ.

Должно быть, что-то в его тоне пробудило в умирающем искру сознания: тот слабо кивнул в сторону массивной двери.

И вот, короткая лестница, двери бесшумно разъехались в стороны, неслышной тенью он скользнул по коридору с приглушенным светом и мягкой звукопоглощающей обивкой стен, увидел небольшой холл, уставленный широкими креслами; холл – центр объемной картины, вокруг, подчиняясь беззвучному ритму, извивались тела, настолько совершенные, что казались произведениями искусства. Хенрик настороженно осматривался: кто-то опередил его. Трупы были повсюду, кровь, похожая на черное масло, струилась из коридора, впитывалась в ковер. Едва слышный хрип нарушил безмолвие – человек, утонувший в кресле, был еще жив, рука его безвольно свесилась на пол, пальцы подергивались, скребли длинный ворс, взгляд был пьяный, бессмысленный. Полупустая бутылка лежала у его ног. Кощунственный танец виртуальных тел отвлекал внимание. Хенрик прикрыл глаза, прислушиваясь. Рука с револьвером медленно поворачивалась, словно стрелка компаса.

«Нет времени на сказки…» Хенрик осторожно двинулся на звук; шел, точно загипнотизированный, – он узнал этот далекий голос.

«Я обещаю вам все, что хотите», – шепот ударил его под сердце, выдержка едва не изменила ему, он замер, собирая силы для последнего броска: сейчас как никогда ему нужна была вся быстрота, на какую он был способен. На мгновение он задержал дыхание, закрыл глаза, погрузив себя в темноту, освободил сознание от ненужных мыслей.

«Ты даже не представляешь, во что влезла…» Грохот сердца казался оглушительным, как набат, прежде чем время замедлило свой ход, а все чувства слились в серое аморфное ничто, Хенрик даже успел испугаться – тот, с залысинами, мог иметь слух не хуже, чем у него.

«Нельзя тебе… никак нельзя…» – он воспринял это как команду. Тело ускорилось, зажило своими рефлексами. Сгустку мышц и нервов не было дела до переживаний: он упал в черную лужицу у дверей, в падении опустошив барабан в неясную фигуру с пистолетом, направленным на распростертую женщину. В страхе за эту женщину он расстрелял свой последний шанс на месть и на самоуважение, потратив пять зарядов там, где было достаточно и одного, словно он хотел расстрелять весь мир в образе этого самоуверенного человека с фальшивой улыбкой, всю свою жизнь: короткий миг детства; самоубийство матери; годы одиночества в военной школе; унижение, вынужденную покорность, смерть товарищей, и незнакомых ему людей, и племянника гроссгерцога, и той девушки с улицы Селати.

Фальшивый Арго умер, не успев понять, что его убило. Хенрик даже не взглянул в его сторону; он бросился на колени перед недвижным телом Ханны, холодея от вида крови, залившей ее платье, ее бледного разбитого лица с закрытыми глазами. В первый момент он решил, что не успел, что Арго успел нажать на спуск раньше его; он ощутил настоящее бессилие, бессилие человека, привыкшего полагаться только на силу оружия и неспособного вернуть жизнь. Нестерпимое желание пересечь холл с мертвецами и убить всех, кто еще остался в живых, охватило его. Он решил: если она мертва, буду стрелять так, чтобы причинять как можно больше мучений перед смертью; пройду по всем закоулкам, выжгу осиное гнездо дотла.