Багрянец - Адам Нэвилл

Единственным хоть сколько-нибудь обнадеживающим звуком среди ужасающей какофонии стала далекая полицейская сирена, раздавшаяся с севера. Хелен не понимала, насколько далеко, но отчаянная битва на ферме притихла, словно испугавшись далекого воя.

Должно быть, весь этот жуткий переполох длился всего лишь несколько секунд, но для Хелен ненавистные мгновения растянули время, мучая ее так, что еще немного – и она сошла бы с ума. И из-за внезапного, неестественного затишья то невидимое ей, что произошло на ферме, казалось еще хуже.

Из-за древесной преграды впереди вскоре раздался мужской крик боли, прерывая хрупкую тишину.

Еще один мужской голос принялся непрерывно щебетать нечто неразборчивое, но неестественно спокойное для такой обстановки, возможно задавая вопросы, на которые не было ответа. Звериные вопли прекратились – «слава Богу».

Гул под землей также остановился, правда, Хелен не заметила когда – настолько жуткие крики животных парализовали ее органы чувств.

Словно в ответ стонам первого мужчины, испытывавшего огромное безысходное страдание, раздался женский плач. Второй мужской голос продолжал говорить, но затихал.

Собак, лошадей и машин было совершенно не слышно – только вакуум, в котором не звучало ничего, кроме редких человеческих жалоб и стука дождя по листьям согнутых, кривых деревьев. Пугающая тишина во влажном лесу напоминала о поле боя, где только что закончились активные действия.

Усталость Хелен теперь стала сравнима с тем, что она испытывала на больничной койке. По крайней мере, воздух вокруг леса заметно светлел, возвращая себе недавний водянисто-серый цвет, и дождь принес свежесть, а не клаустрофобию.

Хелен продолжала двигаться сквозь подлесок, стараясь как можно меньше шуметь. Она была уверена, что сейчас увидит кровавое месиво после катастрофы.

Она достигла загона для пони, и ее догадка подтвердилась.

По тоннелю среди влажных стен устало спускались четыре существа – все дальше, глубже, к огням, ждущим среди скал, туда, где проход был шире. Из тьмы – снова к свету, из осады – на свободу.

По камню шлепали босые ноги; мучительный хрип старика смешивался со свистящим перешептыванием матери и сына, который теперь нес ее в жилистых руках, бросив коляску далеко позади.

– Не надо идти дальше, сынок. Финн, забери меня домой, отнеси обратно.

Шмыгая носом, Финн тихо ругался. Его расстроила потеря собак и драгоценного урожая, который он сам, как Джон Ячменное Зерно, возделывал на камнях.

– У нас дома полиция. Должно быть, все видели – неприятное зрелище. Старую Крил отворили нараспашку. Нам нужно в убежище, матушка, теперь больше некуда.

– Убежище? Я ему не доверяю. Адриан – нехороший сосед.

– Он должен нам, и наш договор – заключенный как раз на такой случай – остается в силе.

– Я тяжелая, сынок?

– Еще недолго осталось. Нас ждет машина. Мы в безопасности, клянусь.

– «Они шевелятся», – это она мне сказала, сынок, когда я так глубоко опустилась в первый раз. Мэдди ее звали, Мэдди Гросс. Я тебе говорила это? Финн?

«Джесс чувствовала себя такой хрупкой и испуганной, оказавшись на той глубине в первый и последний раз, но Мэдди напугалась куда больше. В луче своего фонарика Джесс увидела лицо девчонки в красных ботинках, которую заманила в карьер, и поняла, что Мэдди была и оставалась ребенком. Такая юная.

Девчонка, Мэдди, тоже видела в той палате, на стенах, движение.

Все произошло так давно, но Джесс до сих пор помнила свою усталость и похмелье. Ее разум помутился – она уже давно принимала и курила всякое, как и остальные на ферме. Джесс была открыта зову тьмы, и уголком глаза, там, где свет фонаря становился слабее, на разрисованной каменной стене, она заметила движение, похожее на шевеление тела под простыней, – дрожь, рябь.

– Пойдем назад, – сказала та девчонка, глядя на фонарь.

Но Джесс, невзирая даже на неестественные движения в палате и на испуг юной Мэдди, продолжала ненавидеть эту хорошенькую дурочку – настолько свежа была рана от предательства. А воспоминание, как та вернулась в поле к их костру, вся румяная после того, как Тони поимел ее в их доме, только сильнее эту рану разбередило.

Ненависть вспыхнула в Джесс древним зеленым пламенем, словно в глупой ревнивой крестьянке из старых песен, что Тони так любил. Джесс уже вошла в красноту, хотя тогда еще этого не знала и видела все по-другому.

Девчонка не лгала, и глаза Джесс тоже говорили правду – животные на стене снова зашевелились: под полосатой шкурой нарисованного стада перекатывались мускулы, головы поднимались и опускались естественными движениями, белые глаза двигались – звери ожили.

Но стоило Джесс снова посмотреть туда, где она впервые увидела движение, все фигуры снова застыли, словно ей просто показалось, будто линии из угля скользят по скале.

Девчонка завизжала.

В воздухе запахло замерзшей почвой.

Им стало холодно, еще холоднее. Женщины задрожали.

Откуда послышались звуки дудочки? Из-за стен? Из глубоких тоннелей вокруг палаты? Может, их с девчонкой присутствие вызвало к жизни тонкие ноты – возможно, крики Мэдди разбудили беспокойную землю? Что они не могли увидеть, то чувствовали – волосы женщин словно шевелило медленное дыхание, лица гладили странные потоки воздуха, исходившие от чего-то, пронзавшего тьму вокруг. Они словно стояли на краю подземной платформы, к которой приближался ревущий поезд.

Куда делись стены, украшенные стремительным стадом? Луч фонаря не мог их найти – скалы исчезли, или их убрали, точно декорации, как и потолок над головами: пространство вокруг увеличилось до безграничного.

В тот раз Джесс впервые смогла видеть во тьме и впервые увидела, что заставило стадо бежать.

Сильные нечистые зубы стучали во тьме рядом с ее лицом.

Над головой раздался собачий хохот.

Стадо животных, которых там быть не могло, остановилось, налетев друг на друга, и бросилось бежать.

Слабый луч фонарика упал на прямоходящего черта – первого из них. Дрожащее пятно света выхватило его из тьмы лишь на миг, но этого хватило, чтобы разглядеть неясную, но отвратительную влажную белую морду с пятачком – и, господи, его глаза, розовые, как у крысы. Огромная белая тварь стояла на двух лапах; бледную грудь спереди заливала кровь – тварь ела. Мэдди закричала – она тоже видела.

Луч фонаря скользнул прочь, точно по своей воле, задел огромное око и упал на вторую нечистую морду, венчавшую такое же длинное белое туловище со вздутым животом, покрытое шерстью; тварь тоже ходила на двух лапах, хотя ее тело явно предназначалось для ходьбы на четырех. Эти жуткие альбиносы раньше были на стенах пещеры, но больше не были, будто спустились.