Ключи Марии - Андрей Юрьевич Курков

Как? Каким образом? Этого я понять не могу. Как не смогла понять и того, что произошло в Кракове, когда на нас напали. Я и тогда была не собой. Я была кем-то, кто приходил мне во снах. Ведь настоящая я – другая… Я могу быть беспомощной и слабой, нерешительной и пугливой… Мне хочется верить, что именно такая я настоящая.

Ее размышления пугали Олеся и одновременно завораживали. Арета в этот момент действительно выглядела беспомощной и, похоже, нуждалась, чтобы кто-то ее прижал к себе, погладил по голове, утешил ласковым словом. Но у Олеся не было ощущения, что таким «кем-то» может стать он. Невидимая стена все еще разделяла их.

Многое из рассказанного Аретой совпадало с его собственными ощущениями, в его голове, бывало, тоже мелькали кадры удивительного фильма, он видел себя в ситуациях, которые на самом деле никогда не переживал. И тоже не мог остановить или замедлить особенно удививший кадр сна, не мог присмотреться к нему повнимательнее. В нем усиливалось убеждение, что их с Аретой судьбы чем-то связаны, их что-то роднит, какие-то тайные нити. Не случайно же они родились в один день.

Арета хотела что-то сказать, но в вагон вошел патруль дорожной полиции – bahnschutz. Их было двое – старший с тоненькими усиками над губой и младший с суетливым, беспокойным взглядом. Они медленно двигались вдоль открытых купе и педантично всматривались в лица пассажиров. Иногда останавливались и проверяли документы. Когда дошли до купейного отсека Олеся и Ареты, в их глазах блеснул энтузиазм. Оба уставились на Арету, попросили предъявить документы.

– Вы путешествуете вместе? – старший полицейский обернулся к Олесю.

– Да, – ответил тот.

– Откуда?

– Из Кракова.

– Что за имя – Арета? – вмешался младший. – Еврейское?

– Нет, греческое, – сказал Олесь.

– Пани гречиха? – засмеялся младший.

Старший похлопал удостоверениями по ладони и сказал:

– Пани действительно похожа на еврейку.

– Это моя жена, – сказал Олесь. – Она украинка. Нечего придумывать глупости!

– Это не глупости. Жиды не имеют права садиться в вагоны с поляками. Вы этого не знали?

Олесь поднялся на ноги.

– Прекратите придираться. Мы работаем в редакции «Кра– ківських вістей» и тесно сотрудничаем с немецкими властями. Вот мое редакционное удостоверение. Арета, покажи им свое!

Арета протянула свою корочку. Полицейские мгновенно сникли, стушевались. Ведь в редакции государственной газеты евреи работать не могли. Они вернули документы и молча вышли.

Во время всей этой сцены, в то время как Олеся едва не трясло от возмущения, Арета вела себя вполне спокойно и иногда даже приветливо улыбалась. Патруль пошел дальше, а пассажиры в вагоне выстроились к выходу. Проводник открыл дверь. Вдоль перрона прохаживались эсэсовцы и внимательно осматривали выходящих из поезда. Вагоны открывали не все сразу, а по очереди, чтобы эсэсовцы могли убедиться, что вышли все, потом проводники запирали каждый вагон за последним пассажиром. За их спинами раздался отчаянный мужской крик, кого-то схватили, через минуту уже закричала женщина.

Людской поток влился в помещение вокзала. Когда набилось довольно много людей, полицейские закрыли входную дверь. Перед выходом из помещения стоял стол, за которым сидели эсэсовцы. Пассажиры должны были показывать документы и раскрывать перед ними свои сумки.

– Надо спрятать фонарики, – шепнул Олесь Арете. – Иначе догадаются, куда мы отправляемся.

Она кивнула, вынула фонарик и отдала ему. Он опустил оба фонарика в карман куртки.

Немцы приказали разделиться на две очереди: мужчины справа, женщины слева.

– Подходите по одному, показываете аусвайсы, билеты и раскрываете багаж для осмотра, – громко пояснил полицейский.

На мгновение притихшая толпа снова зашумела, засуетилась. Полицейские заглядывали в каждую сумку и в каждый чемодан, перебирали руками содержимое, затем кивали на дверь, и человек мог покинуть вокзал. Олесь положил свой полупустой рюкзак на стол. Полицейский, осмотревший уже множество набитых сумок и чемоданов, недоверчиво поднял на него глаза. Потом покрутил в руках нож, вытащенный из рюкзака, бросил его обратно и снова поднял на Олеся вопросительный взгляд. Затем спросил:

– А что в куртке?

Олесь заволновался. Рука потянулась к карману, а он лихорадочно думал, что бы ответить, но в голову ничего подходящего не приходило, а ведь надо хотя бы придумать, как объяснить, зачем ему сразу два фонарика? Полицейский спокойно ждал. Вдруг рядом остановилась Арета, уже прошедшая контроль.

– Там ничего нет. – твердо сказала она.

Полицейский посмотрел на нее с неожиданным уважением, пожал плечами и кивнул Олесю на дверь. Олесь взял рюкзак и вышел, чувствуя, как ноги почти не слушаются его, заплетаются, как у пьяного. На улице он вдохнул полные легкие влажноватого предвечернего воздуха.

– Пойдем, – подтолкнула его Арета. – Нечего ворон ловить.

– Что это было? – ошарашенно спросил Олесь.

– Ничего особенного. У меня такое уже не раз получалось. Но злоупотреблять не стоит, в другой раз может и не сработать.

Город Сянок служил перевалочным пунктом для беженцев с востока. В нескольких лагерях для взрослых и одном для детей, как и во всем городе, кипела бурная жизнь.

– С наступлением сумерек отправимся в горы, – сказала девушка. – А пока можем посидеть в кабачке.

Предложение посидеть в кабачке обрадовало Олеся, после нервного стресса на вокзале он явно нуждался в отдыхе. Заказал себе пиво, Арета попросила кофе. Еды в кабачке не оказалось. Они молча пили каждый свое и смотрели в окно. Монахини вели по улице детей в вышиванках.

– Сиротский дом, – сказала Арета. – Там есть и переодетые еврейские дети.

– У тебя талант ясновидящей! – улыбнулся он.

– Это как вспышка света. На одно мгновение. Потом все гаснет.

– Привет, Олесь! – раздалось над головой, Олесь оглянулся и увидел своего бывшего товарища-соученика. Тот подсел к ним, тоже заказал пиво и рассказал, что прошлой ночью перебрался с советской стороны.

– Если вы собираетесь туда, – сказал он, – то я бы вам не советовал. Неделю назад я был в окрестностях Любачева. Немцы уже подтянули войска и технику. К северу от гор нельзя приблизиться к границе ближе, чем на двадцать километров. Единственное окно для перебежчиков – горы. Со дня на день немцы пойдут в наступление. Так что лучше туда не соваться, никто не знает, что «советы» начнут делать, когда возникнет паника. Наших арестовывают целыми пачками. Все тюрьмы во Львове забиты.

Олесь не знал, можно ли ему доверять и сказал в ответ, что они и не собираются второй раз попадать в тот же ад, просто ждут друзей, с которыми условились тут, в Сяноке, встретиться. Пользуясь случаем, он спросил, слышал ли тот что-нибудь о его отце.

– Не только слышал, но и видел его. Я вчера ждал девушку, она как раз ему зачет сдавала. Я ее