Спецназовец. За безупречную службу - Андрей Воронин

Зато сказанная в конце концов правда о том, как погиб Камышев, и каким образом его именные часы оказались у подполковника Сарайкина, запомнилась отчетливо — так, словно Зуда долго учил текст и репетировал эту сцену перед зеркалом: и хотел бы забыть, да не выйдет. Уверенность в том, что, дослушав до конца, Спец спустит курок, была настолько сильна, что Зуда до сих пор не мог поверить, что жив, и время от времени украдкой ощупывал себя, чтобы в этом убедиться. Сейчас, когда Спец практически невредимым доставил его обратно в клуб, надежда, что все как-нибудь обойдется, заметно окрепла.

Впрочем, это еще бабушка надвое сказала.

— И что теперь? — спросил он, избегая смотреть на сидящего слева, за рулем, Спеца.

Якушев помедлил с ответом — не потому, что затруднялся с формулировкой, и не затем, чтобы придать своим словам дополнительный вес. Причина задержки была в другом: он вдруг обнаружил, что никак не может совладать с собственной рукой, мертвой хваткой вцепившейся в рукоятку лежащего в левом кармане куртки пистолета. Доводы разума, твердившего, что этот мелкий подонок еще может пригодиться для большого дела, и что, если уж так приспичило его мочить, делать это надо было там, в лесу, а не здесь, в центре города, были бесполезны. «Глас вопиющего в пустыне», — частенько говорила, на полуслове оборвав воспитательную беседу с нашкодившим и упорно не желающим каяться внуком, покойная бабушка Юрия, констатируя тщетность своих усилий.

Пальцы, наконец, разжались, и наполовину вытащенный пистолет беззвучно скользнул обратно в карман.

— Твое мимо тебя не пройдет, — пообещал Якушев. — Теперь все зависит от тебя. Вариантов хватает. Можешь обратиться за помощью к своему приятелю Сарайкину. Расскажи ему о нашем разговоре, и он разом решит все твои проблемы — ему, сам понимаешь, просто не терпится послушать твое выступление в суде. Можешь податься в бега, и тогда решением твоих проблем займусь я, причем поверь, с огромным удовольствием.

— Хороши варианты, — буркнул Зуда.

— А ты что хотел — медаль? Или именные часы? Выжить ты можешь только за решеткой, да и то не факт. Но это твой единственный шанс. Сделаешь все как надо, потом напишешь явку с повинной, и я, так и быть, не стану о тебя мараться.

— А Сарайкин?

— А Сарайкин не успеет. Естественно, если ты сам ему не подставишься.

— А… — начал Зуда, но торга не получилось: не глядя на него, собеседник толкнул дверцу и вышел из машины в дышащую выхлопными газами прохладу одной из последних ночей уходящего лета.

Не закрыв дверцу и даже не обернувшись, он неторопливой походкой двинулся прочь и вскоре скрылся за углом здания. На только что покинутом им водительском сидении остался лежать, поблескивая в свете далекого фонаря гладким как зеркало, широким лезвием, большой охотничий нож с удобной роговой рукоятью. Когда Спец пропал из вида, Зуда перевел взгляд на нож и долго смотрел на него, как будто в этом простом предмете был заключен ответ на вопрос, как теперь быть.

Ответа явно не существовало — по крайней мере, такого, который полностью устраивал бы Евгения Зударева. «Кто не был, тот будет, кто был, не забудет», — вспомнилась вдруг старая присказка, внезапно наполнившаяся живым, конкретным и крайне неприятным смыслом. Да, приятного мало, но приходилось признать, что Спец прав: на воле Зуде долго не протянуть. Что Сарайкин! Если подробности только что завершившегося разговора получат огласку, подполковнику придется стать в очередь желающих открутить Зуде голову.

Оставалось лишь констатировать, что он, наконец, допрыгался. Теперь он, как паровоз без тормозов, катился по проложенным кем-то рельсам, не имея возможности ни свернуть, ни остановиться, хотя отчетливо видел, что рельсовый путь ведет в глухой тупик. А началось с ерунды — с каких-то, прости господи, дурацких золотых часов, дарственная надпись на которых автоматически сводила их рыночную стоимость к нулю.

До конца осознав, насколько сильно вляпался, Зуда яростно ударил кулаком по пластиковой панели. От удара приклеенный к шероховатому пластику дорожный складень с ликами святых оторвался и канул во мрак под передней панелью. Зуда тоскливо и грязно выругался, а затем, согнувшись пополам, кряхтя, принялся ощупывать резиновый коврик у себя под ногами: несмотря ни на что, машина должна была вернуться в гараж ровно в том виде, в каком ее оттуда взяли.

* * *

Мероприятие началось строго по графику, в шестнадцать ноль-ноль, и проходило в теплой, дружественной обстановке, которая становилась все непринужденнее по мере того, как пустели многочисленные бутылки. К шести вечера все присутствующие уже основательно надрались, и большая официальная пьянка, как обычно бывает в подобных случаях, распалась на множество мелких междусобойчиков. Все торжественные тосты уже были произнесены. Виновник торжества выслушал из уст представителя головного офиса «Точмаша» слова благодарности за решительность, принципиальность и личную храбрость, проявленные во время рейдерского захвата предприятия, и принял из рук все того же представителя ценный подарок. По иронии судьбы подарок представлял собой дорогой швейцарский хронометр в золотом корпусе с именной гравировкой. Размышляя о том, что ему делать с двумя парами именных часов, Анатолий Павлович прослушал половину дифирамбов, которые пел его профессионализму и верности долгу полкан из областного управления, прибывший в Мокшанск, чтобы официально объявить о присвоении подполковнику Сарайкину очередного звания и назначении его на новую должность.

Директор мокшанского филиала «Точмаша» Горчаков тоже сказал несколько слов, поблагодарив Анатолия Павловича не только за освобождение завода от рейдеров, но и, в первую очередь, за спасение его, Горчакова, жизни — в прямом, господа, а не в переносном смысле. «Этого я не забуду никогда, — объявил, держа на весу рюмку коньяка, Михаил Васильевич, — и, поверьте, в долгу не останусь».

Прозвучало это как-то странно — Сарайкину, по крайней мере, в обещании не остаться в долгу почудился какой-то скрытый подтекст. Но окружающие ничего не заметили, и Анатолий Павлович решил, что вложенный Горчаковым в благодарственную речь второй смысл ему вот именно почудился — на воре шапка горит, и так далее. А если этот второй смысл и присутствовал, что с того? Что Горчаков может сделать ему, без пяти минут генералу МВД? Да ничего не может — руки коротки, кишка тонка. С высоты положения, которое вот-вот займет Анатолий Павлович, директор мокшанского филиала «Точмаша» Горчаков практически ничем не отличается от своего тезки Михаила Орехова по кличке Рыжий, на днях уличенного в краже соседских кур. Рыжему подполковник — то есть, простите, уже полковник — Сарайкин тоже наверняка не нравится, и что с того? Это его, Рыжего, личные проблемы — его, Горчакова и всего остального быдла, у которого есть причины недолюбливать теперь уже бывшего начальника местной полиции.

Выступая с ответной речью, Анатолий Павлович скромно отказался от лавров единоличного триумфатора, отдав должное мужеству и стойкости всех, кому довелось принять участие в тех памятных событиях. Память погибших почтили вставанием, после чего банкет, наконец, свернул в привычное русло и покатился по нему, в два счета превратившись в обычную коллективную пьянку.