Тень мечей - Камран Паша

— Ты видела когда-нибудь курильщиков гашиша, Мириам?

Это был необычный вопрос, но она уже привыкла, что во время их приватных бесед султан часто говорит загадками и проводит аналогии.

— Видела, — ответила она, и память услужливо напомнила тот день на базаре, когда султан облачился нищим, чтобы добиться Мириам. — На базаре. Они похожи на попрошаек с мертвыми глазами.

Саладин кивнул.

— Меня однажды попросили рассмотреть дело о женщине, которая, будучи одурманена гашишем, убила собственного сына, — сказал султан дрожащим голосом, как будто воспоминание об этом случае до сих пор причиняло ему боль. — Сын пытался спасти мать, уничтожив ее запасы гашиша. В отместку она перерезала ему горло.

— Боже! — искренне ужаснулась Мириам. Она видела, как у Саладина заблестели глаза, и почувствовала дрожь во всем теле. Она никогда не видела, чтобы султан плакал. Он всегда отлично умел владеть собой, никогда не забывал о производимом на других впечатлении и о своей священной обязанности, которую накладывал на него сан. Несомненно, события последних дней сделали его чрезвычайно уязвимым. И Мириам было больно это видеть.

Она подошла к нему, обняла, и Саладин, словно обиженный ребенок, склонил голову ей на плечо. Она крепко прижала его к себе, надеясь передать ему собственную силу. Ей не хотелось видеть его сломленным. Она этого не перенесет. Если уж он не может устоять под натиском этих ужасных, потрясших мир событий, как же тогда выстоять остальным?

Мириам гладила его волосы, и Саладин начал успокаиваться — казалось, к нему возвращалось самообладание. Наконец он поднял глаза на девушку, его лицо уже не искажалось от сдерживаемых эмоций. Вновь возведена плотина — восстановилась иллюзия бесстрастного спокойствия.

— Власть — это тот же наркотик, Мириам, — невозмутимо заявил он голосом, которым вещал, когда примерял на себя роль учителя. — Однажды вкусив, ты жаждешь больше, и это продолжается до тех пор, пока желание не поглотит тебя. Ты готов убить даже тех, кого любишь, если они встанут на твоем пути. Халиф именно такой.

Мириам погладила его по щеке и заметила, что щека перестала подергиваться.

— Я ненавижу мир мужчин с его войнами и играми во власть, — призналась она.

Впервые за долгое время Саладин улыбнулся.

— Ты начинаешь говорить, как султанша, — сказал он. — Но я подозреваю, что она не любит мужчин по другой причине.

И потом, к крайнему удивлению Мириам, султан громко расхохотался. Этот безудержный, заразительный рев прозвучал, словно удар грома, предвещающий конец надоевшего сквозняка.

Мириам неожиданно для себя тоже залилась смехом, изумленная тем, что он так открыто намекнул на ползущие слухи о его жене, предпочитающей наложниц. Было трудно поверить, что этот человек еще несколько минут назад едва ли не пал духом из-за сокрушительного бремени, давящего на его плечи.

В других мужчинах такая быстрая и разительная смена настроения, по мнению Мириам, служила тревожным симптомом неуравновешенности. Возможно, даже признаком начинающегося безумия. Но она так обрадовалась, вновь увидев его смеющимся, что отогнала эту мысль, словно надоедливого комара.

Однако ненадолго, ибо эта мысль не давала ей покоя. К тому же в этот момент ее не так-то просто было выбросить из головы.

Ричард с интересом взирал на посланника в серой чалме. Последний прибыл в Акру со свитой крепких арабов, которые волокли несколько железных сундуков. В них, по-видимому, лежал выкуп, затребованный Ричардом за жизни горожан. На посланнике Саладина был развевающийся белый халат в зеленую полоску, а его борода имела неестественный красноватый оттенок — должно быть, результат окрашивания. Свита, поставив сундуки у ног, замерла за спиной посланника, а доверенный султана начал кланяться, преувеличенно жестикулируя.

Ричард расположился в укрепленном каменном дворце, который прежде принадлежал Каракушу, наместнику Саладина. Сейчас Каракуш обрел новый дом — он сидел прикованный к стене в камере без окон, предназначавшейся для мелких воришек и убийц домашнего скота. Жилище бывшего наместника, которое можно было сравнить с огромной тронной залой, Ричард теперь использовал как опорный пункт. Зала была богато украшена; повсюду сверкали канделябры, на полу лежал роскошный бархатный ковер, на стенах — богатые гобелены и фрески с запечатленными на них сценами сражений сарацин с франками. И хотя эта зала не совсем напоминала тронный зал в Лондоне, она, тем не менее, являлась более достойным местом средоточия власти для завоевателя Палестины, нежели забрызганный грязью шатер посреди скалистого берега.

Рядом с Ричардом стоял Уильям, облаченный в свои лучшие доспехи, как того требовал дипломатический прием подобной важности. Его заклятый враг Конрад, который поверх грязной хламиды набросил красный плащ, с угрюмым видом поглядывал на короля из дальнего угла залы. Маркграф Монферрат не видел большой пользы в дипломатии и, несмотря на общепринятый протокол, не счел необходимым переодеться перед встречей со ставленниками врага. Ричарду, разумеется, было совершенно наплевать на присутствие Конрада, а тем более на его внешний вид: пусть хоть голым явится на встречу с эмиссарами Саладина. Для себя король решил, что лучше всего вообще забыть о присутствии высокомерного маркграфа. В зале собралось достаточное количество придворных и военачальников, чтобы Ричард мог не обращать внимания на вызывающего раздражение человечка и при этом не казаться откровенно грубым.

Из членов верховного совета Ричарда отсутствовал только французский король Филипп. К сожалению, он стал жертвой того же самого «лагерного» тифа, который несколько недель назад чуть не унес жизнь Ричарда Львиное Сердце. Пока Филипп медленно выздоравливал, его свита уже поговаривала о том, что французский король, как того требовала честь, и так много сделал для завоевания Святой земли. Акра пала, и теперь поход Ричарда на Иерусалим был всего лишь вопросом времени, поэтому Филипп через пару недель планировал вернуться в Европу. Что, разумеется, было Ричарду Львиное Сердце только на руку. Несмотря на то что Филипп проявил себя за последние несколько месяцев длинного перехода по суше и морю верным союзником, Ричард не имел ни малейшего желания делить титул завоевателя Иерусалима с кем бы то ни было. Оно и к лучшему, что Филипп возвращается в Европу и оставляет Ричарда одного исполнить свое предназначение, ведь до окончательной победы над язычниками оставался один решительный шаг. К тому же отъезд французского короля в итоге положит конец шуточкам, которые, насколько было известно Ричарду, кое-кто из воинов тайно отпускал в его адрес. Временами Ричарду казалось, что легкий юношеский флирт с красавцем Филиппом будет преследовать его бесконечно.

После того как посол закончил витиеватое приветствие на превосходном беглом французском, Ричард перешел прямо к делу.

— Ваш султан выполнил мои требования? — осведомился король.

Посланник Саладина кивнул своей свите, и арабские солдаты открыли сундуки. Они были набиты блестящими золотыми динарами, украшенными арабской вязью, которая, как недавно узнал Ричард, являлась нечестивыми стихами из священной книги язычников. Плевать. Если монеты переплавить в слитки, все следы святотатства безбожников канут в кузнечном горне.