Тень мечей - Камран Паша

Не говоря ни слова, султан помчался вперед на своем аль-Кудсие, знаменитом арабском скакуне; остальные последовали за ним. Он ворвался на улицы Иерусалима, и лучники Саладина тут же принялись отправлять на тот свет каждого бунтовщика, которому не посчастливилось оказаться у них на пути. Кавалькада скакала по мощеным, залитым кровью улицам к самому центру беспорядков.

Маймонид сразу понял, куда они направляются. Возвышающийся над многочисленными зданиями массивный серый купол, второй по значимости после золотого купола, венчающего Шакхру на Храмовой горе, этот храм являлся самым святым местом для всего христианского мира. Церковь Гроба Господня, где, согласно верованиям христиан, был похоронен их Мессия после довольно постыдной и неожиданной смерти от рук римских центурионов. Маймонид всегда с отвращением взирал на эту гробницу, поскольку она напоминала ему о тысяче лет страшного притеснения его братьев из-за их сомнительной причастности к смерти Христа.

Но сегодня в его сердце не было злобы. Когда их кони неслись по улицам к святыне, Маймонид испытывал лишь сострадание и грусть за тех, кто оказался вовлечен в это ужасающее безумие, которое его собственный народ сносил постоянно в большинстве стран мира.

Когда они свернули за угол, Маймонид увидел большую разозленную толпу с факелами в руках, с сельскохозяйственными инструментами, превратившимися в оружие: граблями, садовыми ножницами, мотыгами с острыми лезвиями, топорами. Это оружие было не менее эффективным, чем меч, и им легко можно было убить человека.

Мятежников сдерживал малочисленный отряд заметно нервничающих и сбитых с толку солдат Саладина. Они явно не привыкли давать отпор своим братьям-мусульманам и защищать неверных. Саладин направил коня прямо к главным воротам каменного храма; услышав оглушительный грохот копыт, готовых затоптать их до смерти, разъяренные бунтовщики обернулись, но не посторонились.

— Дорогу султану, или, клянусь Аллахом, вы все умрете! — Грохочущего голоса аль-Адиля и его испепеляющего взгляда оказалось достаточно, чтобы напугать взбешенных мужчин, которые поспешили прочь с дороги перед самыми копытами султанских коней.

Саладин спешился и взбежал по древним потрескавшимся ступеням к черным железным воротам, ведущим в церковь. У самой двери в окружении нескольких вооруженных копьями и луками солдат стоял седобородый старик, облаченный в черную сутану с митрой. На его шее висели серебряные цепи с массивным крестом, усыпанным бесценными рубинами. Это был Ираклий, римский патриарх в Иерусалиме и последний оставшийся представитель правящих кругов Иерусалимского королевства крестоносцев. Два года назад патриарх угрюмо согласился с фактом сдачи города при условии, что ему будет позволено оставаться христианским пастырем при правлении Саладина. Они никогда не были с султаном на дружеской ноге, но всем было понятно, что оба нуждаются друг в друге, чтобы сохранить мир между двумя религиозными общинами Иерусалима. Мир, который сейчас, возможно, безвозвратно рушился.

Саладин подошел к пастырю и потряс разъяренную толпу тем, что поклонился и поцеловал ему руку.

— Святой отец, вы целы?

Патриарх покачал головой. Его обычное безразличное высокомерие исчезло, в глазах стоял неподдельный ужас.

— Их охватило безумие, — ответил он. — Если бы вы, слава Господу, не приехали…

Лицо Саладина посуровело. Он обернулся и громко заговорил, чтобы слышали все:

— Ни один волос не упадет с вашей головы, пока я жив!

Маймонид с изумлением наблюдал за тем, как Саладин взял правую руку патриарха в свою, поднял ее вверх, чтобы все видели. В это мгновение годы недоверия и неприязни между двумя мужчинами были забыты, они казались двумя добрыми друзьями, довольствующимися компанией друг друга.

— Именем Аллаха, милостивого и милосердного, — заявил султан, — я объявляю всех христиан Иерусалима моими братьями. Любой, кто причинит вред христианину, будет считаться напавшим на самого султана.

Толпа ошеломленно зароптала. Некоторые из потенциальных поджигателей отступили, опустив факелы и нехотя покоряясь своему правителю. Но тут вперед вышел один веснушчатый юноша с каштановыми волосами. Глаза его горели праведным гневом.

— Конечно, ты им брат! — опрометчиво выкрикнул он. — Ты помогаешь неверным и позволяешь франкам убивать правоверных. Мученикам ты не брат!

В это мгновение испуганная толпа затихла. Уже давно никто не смел разговаривать с Саладином в подобном тоне. Повисла гробовая тишина, так что Маймонид слышал, как неистово колотится его сердце.

Что касается Саладина, то он отреагировал с ужасающей молниеносной безжалостностью. Со скоростью и грацией разъяренного гепарда султан выхватил из-за пояса свой инкрустированный изумрудами кинжал и бросил его прямо в грудь дерзкого бунтаря. Парень ошеломленно уставился на рукоять, торчащую из его груди, и с приглушенным стоном упал на колени.

Тучная невысокая женщина в красном шарфе, которая, очевидно, была матерью этого бедолаги, закричала от ужаса. Она бросилась к сыну и обхватила голову мертвеца. Несчастная так душераздирающе рыдала, что даже Маймонид, умудренный жизненным опытом лекарь, с трудом сдерживал слезы. Раввин взглянул на непроницаемое лицо Саладина.

— Любого, кто дерзнет сомневаться в словах султана, ждет та же участь, — сказал Саладин равнодушным голосом человека, которого не тронула вызванная им трагедия. Но Маймонид видел, как блестят темные глаза султана. — Я знаю, вы горюете о наших братьях в Акре. Я тоже. Но эти люди не виноваты.

Саладин кивнул своим всадникам, которые подняли луки со стрелами, готовые поразить любого, кто попытается повторить безрассудный поступок мертвеца. Толпа начала пятиться от церкви, волна страха загасила огонь мщения, продолжающий разъедать сердца. Но один человек шагнул вперед. Пожилая женщина в бесформенной черной чадре положила руку на плечо горюющей матери, потом повернула морщинистое лицо к султану и пронзительно взглянула на него.

— Меня тоже убьешь за то, что я скажу?

Саладин внимательно посмотрел на нее и сделал знак лучникам не стрелять.

— Нет, старуха. Говори, что у тебя на душе.

Старуха зашамкала, заговорив. У нее осталась всего пара зубов, но они настолько почернели, что их было не разглядеть на ее потемневших деснах.

— Я уже давно живу на этом свете и повидала многих, кто умер из-за этих франков, — глухо произнесла она. — Это единственный способ отомстить этим животным. Кровь за кровь.

Казалось, Саладина застал врасплох сам факт, что он слышит подобные жестокие слова из уст дряхлой старухи.

— Мать, мне жаль, что ты видела так много крови, — медленно сказал он, как будто пытаясь подобрать нужные слова. — Но неужели в свои годы ты еще не поняла, что кровь не остановить?

Наверное, его слова не убедили старуху, ибо она все внимание обратила на скорбящую мать. Обняв рыдающую женщину, она стала шептать ей на ухо успокаивающие слова. Наконец женщина в красном шарфе подняла голову, в ее заплаканных глазах горела невысказанная ненависть к великому освободителю Иерусалима, к человеку, которого она навсегда запомнит как убийцу своего сына.