Страх - Франк Тилье

Но он вспомнил также, что перед ним нация, познавшая свою долю страданий из-за войн, государственных переворотов, диктатур, сменявших друг друга в семидесятых и восьмидесятых годах, а также из-за финансового кризиса, который в начале двухтысячных привел население к банкротству и погружению в беспросветную нищету. Люди здесь умирали с голоду.

Район Боэдо. Старые машины, трехэтажные дома. Запах жареного миндаля, лаврового листа. Пленительные террасы кафе, заманчивые лавочки: кондитерская «Трианон», кафе «Марго», ресторан «Эскуина дос Мундос»… Повсюду афиши, зазывающие на танго, на каждом углу приглашения потанцевать, отдаться звукам бандонеонов и акустических гитар. Город горячей крови, город латинос. В этот хоть и поздний час все бары района были битком набиты молодой, шумной, выпендрежной публикой.

Шарко высадили перед отелем. Он назвал у стойки регистрации свое имя и быстро вселился. Номер был чистый, опрятный, безликий: с таким же успехом он мог оказаться как в Эй-ле-Розе, так и в Монреале. Он долго стоял под душем, поскольку чувствовал себя грязным после четырнадцати часов перелета, да к тому же рядом с каким-то храпевшим типом, и проспал чуть не до середины дня. Больше двенадцати часов беспробудного сна без сновидений. Так что, когда он проснулся, ему показалось, что он выдирается из зыбучих песков.

Даже не перекусив в ресторане гостиницы, он вышел, одетый в брюки от темно-серого костюма, светлую рубашку и шотландскую куртку. Небо было чистым, густого синего цвета. Пригревало солнце, играло с длинными тенями жакарандов, ветер колыхал их сине-фиолетовую листву. Однако Шарко застегнул молнию своей куртки до самого подбородка.

Ассоциация «Апанови» – Asociación Pro Ayuda a No Videntes – располагалась рядом с футбольным клубом на углу улиц 25 Мая и Боэдо. В здании широкие коридоры, чистые линии, фрески на стенах. Шарко представился у стойки приема посетителей и, когда упомянул, что он из французской полиции, увидел, как глаза человека за стойкой округлились. Его французского языка и обаяния вполне хватило, служебного удостоверения и не понадобилось.

– Хосе Гонсалес здесь? – спросил он.

Человек кивнул и снял телефонную трубку.

Гонсалес появился через несколько минут. Каланча под два метра ростом, с седоватыми усами, напоминавшими кабанью щетину, и губищами, как калебасы. Лет около шестидесяти, одет просто, без особой заботы о том, как выглядит. Видимо, скромного происхождения, Шарко сразу это почувствовал.

Он заговорил на своем незатейливом английском. Гонсалес его более-менее понимал.

– Чем могу помочь? – спросил он.

Франк объяснил с привычной самоуверенностью, что он полицейский и ведет сложное расследование. Потом показал фотографию Микаэля Флореса.

– Вы его знаете?

Взгляд Гонсалеса омрачился.

– Да, это французский фотограф. Был здесь, наверное, года два-три назад, уже не очень помню…

– Точнее, летом две тысячи десятого.

– Да, наверное. А что случилось?

– Он умер полгода назад. Его пытали, а потом убили.

Аргентинец побледнел:

– Ужас. А… зачем вы приехали сюда, ведь это же так далеко от Франции?

На сей раз Шарко протянул ему фотографию Эль Бендито.

– Мы думаем, что это фото, найденное у Микаэля Флореса, достаточно важный элемент расследования, чтобы оправдать мое путешествие.

Гонсалес, явно ошеломленный его словами, отреагировал не сразу.

– Да, я помню, как фотограф сюда явился… Он пробыл здесь несколько дней и подружился с Марио. Однажды велел ему выйти, усадил на ступени нашего здания и попросил приложить руки к глазам, будто держит бинокль. Настоящая постановка, которая заняла у него чертовски много времени. Марио непросто… управлять. Сейчас перед нами как раз одно из тех фото.

– А что Микаэлю Флоресу вообще тут понадобилось?

– Он просто осматривал заведения такого рода, городские приюты, социальные структуры для помощи слепым. Квартал за кварталом.

Шарко вспомнил о различных гостиницах Буэнос-Айреса, где Флорес ночевал.

– Он искал Марио?

– Вот именно.

– Зачем?

– Пойдемте.

Они прошли мимо зала со странными принтерами, потом мимо помещения, где люди в наушниках сидели перед компьютерами. У большинства были закрыты глаза, казалось, что они медитировали. Тут царила невероятная тишина, как в склепе. Шарко всегда представлял себе мир слепых как территорию мрака, но здесь повсюду были краски: на полу, на стенах, на мебели, – похожие на следы жизни. Через окна лился косой свет, словно чтобы осветить каждое лицо, проникнуть в каждую сетчатку.

Чуть дальше в маленькой библиотеке спиной ко входу за столом сидел какой-то человек. Его волосы были какого-то пламенеюще-черного цвета. Он слегка раскачивался взад-вперед, а его растопыренные пальцы бегали по страницам лежащей перед ним книги, словно руки пианиста по клавишам.

– Вот Марио. Он обожает приходить сюда и прикасаться к брайлевским книгам.[11] К сожалению, он никогда не сможет ни читать их, ни понимать. Он умственно отсталый. По словам специалистов, которые его осматривали, врожденный дефект мозга, вызвавший задержку развития. Ему уже добрых сорок лет, но точно нельзя утверждать. Надо провести другие, более дорогостоящие обследования, но у меня нет на это денег. Я назвал его Марио, хотя, как его зовут на самом деле, никто не знает.

– Как вы с ним встретились?

– Я нашел его двенадцать лет назад в квартале виллы Солдати, это одно из самых бедных мест в городе. Полумертвого, обезвоженного, босого, окровавленного. У меня никогда не было средств принять кого-нибудь, и все-таки я это сделал. Просто потому, что он оказался на моем пути – как сама очевидность. Я забрал его с собой, и с тех пор мы больше не расставались. Я не знаю ни кто он, ни откуда.

Гонсалес буквально лучился добротой, Шарко это чувствовал – он был рожден, чтобы дарить свое время, помогать другим.

– Аргентина недавно запустила большую программу определения ДНК детей, похищенных диктатурой, – продолжил Гонсалес, – с целью восстановить их связь с родными семьями благодаря генетическому соответствию. «Сумасшедшие» с Майской площади – единственная женская организация в моей стране.[12] Вот уже тридцать лет они борются, чтобы отыскать своих похищенных военной диктатурой детей и внуков. «Нет тела – нет убийства» – это был девиз хунты. Сегодня анализ ДНК стал для этих женщин настоящей находкой. Потому что ДНК не может лгать.